Хроники замка Брасс - [47]

Он начал ощущать надвигающуюся угрозу. Он начал сознавать ужас. Даже фигурки на игровой доске были частично позабыты. Он начал видеть тени, двигавшиеся на периферии зрения.

Откуда взялся этот страх?

Он решил, что, наверное, уже приблизился к тому, чтобы открыть правду об Иссельде, но некие силы стараются его остановить, силы, способные убить его в тот миг, когда он вот-вот поймет, как ее найти.

Единственный вариант, какого Хоукмун не рассматривал, – единственный ответ, не приходивший ему в голову, – что на самом деле то был страх себя самого, страх посмотреть в лицо неприятной правде. Это над его ложью нависла угроза, над спасительной ложью, и он, как большинство людей, сражался, защищая эту ложь, прогоняя ее обидчиков.

Как раз в это время он начал подозревать, что слуги в замке в сговоре с его врагами. Он был уверен, что они пытаются его отравить. Он завел привычку запирать двери и отказывался открывать, когда слуги приходили, чтобы выполнить повседневную работу по дому. Он ел лишь для того, чтобы не умереть. Он пил только дождевую воду, собирая ее в чашки, выставленные за окно. Но усталость то и дело наваливалась на ослабевшее тело, а потом сон брал верх над человеком, обитавшим в темноте.

Сами по себе сны были не лишены приятности: красивые пейзажи, удивительные города, сражения, в которых Хоукмун не участвовал в реальности, странные, незнакомые люди, каких Хоукмун никогда не встречал даже во время самых удивительных путешествий, совершённых по требованию Рунного посоха. И всё же они наводили на него страх. В его снах появлялись и женщины, и среди них, возможно, даже Иссельда, однако он не испытывал радости при виде этих женщин – лишь дурные предчувствия захлестывали его. А однажды ему мимоходом приснилось, что он заглянул в зеркало и увидел вместо своего отражения женское лицо.

Как-то утром Хоукмун очнулся от забытья, но не встал, сразу же кинувшись к столу с макетами, как это повелось, а остался лежать, уставившись на балки под потолком. В мутном свете, проникающем сквозь завешенное гобеленом окно, он вполне отчетливо увидел голову и плечи человека, который сильно походил на покойного Оладана. Сходство проскальзывало скорее в повороте головы, в выражении лица, в глазах. У человека были длинные черные волосы, прикрытые широкополой шляпой, а на плече сидела небольшая черно-белая кошка. Хоукмун безо всякого удивления отметил, что у кошки крылья, аккуратно сложенные за спиной.

– Оладан? – произнес Хоукмун, хотя и понимал, что это вовсе не Оладан.

Лицо расплылось в улыбке, рот раскрылся, как будто человек собирался ответить.

Затем видение исчезло.

Хоукмун укрылся с головой грязными шелковыми простынями и остался лежать, дрожа. Он начал догадываться, что снова сходит с ума, что, наверное, граф Брасс в итоге оказался прав и все пять последних лет его терзали галлюцинации.

Позже Хоукмун встал и снял с зеркала тряпки. За несколько недель до того он набросил на зеркало одежду, не желая больше видеть свое отражение.

Он поглядел на оборванца, который таращился на него из мутного стекла.

– Я вижу перед собой сумасшедшего, – пробормотал Хоукмун. – Умирающего сумасшедшего.

Отражение в точности повторило движение его губ. Глаза человека в зеркале нагоняли страх. В центре лба у него виднелся бледный шрам, совершенно круглый, на том месте, где когда-то покоился Черный Камень, способный пожирать человеческий разум.

– Есть и другие вещи, способные пожирать человеческий разум, – пробурчал герцог Кёльнский. – Более изощренные, чем камни. Куда более скверные, чем камни. Как же ловко лорды Темной Империи отомстили мне уже после смерти. Убив Иссельду, они обрекли меня на медленное умирание.

Хоукмун снова завесил зеркало и тоненько вздохнул. С трудом подволакивая ноги, вернулся к своему ложу и сел, уже не осмеливаясь взглянуть на потолок, где он недавно видел человека, так похожего на Оладана.

Он примирился с фактом собственной немощности, собственной смерти, собственного безумия. Слабо пожал плечами.

– Я был солдатом, – сказал он себе. – А стал дураком. Я обманул себя самого. Думал, смогу достичь того, чего достигают великие ученые и чародеи, чего добиваются философы. Хотя никогда не обладал нужными способностями. Я превратил себя из рационального человека, практика, в эту ходячую хворобу. Слушай меня. Слушай, Хоукмун! Ты сейчас говоришь сам с собой. Ты заговариваешься. Ты бредишь. Ты хнычешь. Дориан Хоукмун, герцог Кёльнский, тебя уже поздно спасать. Ты сгнил заживо.

Тонкая улыбка растянула растрескавшиеся губы.

– Твоя судьба была сражаться, носить меч, совершать военные ритуалы. А теперь твоим полем боя стали макеты, у тебя не хватит сил, чтобы поднять кинжал, не говоря уже о мече. Ты не смог бы сейчас усидеть на лошади, даже если бы захотел.

Он упал на засаленную подушку. Закрыл лицо руками.

– Пусть эти твари приходят, – сказал он. – Пусть мучают меня. Это правда. Я безумен.

Он вздрогнул, уверенный, что услышал рядом чей-то стон. Он заставил себя посмотреть.

Оказалось, это простонала дверь. Слуга толкнул ее, открывая. И остался нервно топтаться в дверном проеме.