Хроники незабытых дней - [10]

Не обращая внимания на остальных, парень пожал руку Вице, не спеша уселся в освободившееся кресло и, поставив баян на колени, внимательно осмотрел наши хоромы. Видимо, оставшись доволен, он вытащил из кармана пальто пригоршню смятых десяток, жестом подозвал Тараску, безошибочно определив в нем младшего по чину, и по-хозяйски бросил: — Канай за красным. На закусь — конфет.

Обрадовано загалдев, ребята бросились мыть стаканы под капель, а я исподтишка рассматривал именитого гостя. Надо было спешить на тренировку, но любопытство пересилило. Похоже, к нам пожаловал сам Стас Белик, о котором много слышал в последнее время. Он не так давно вернулся «от хозяина» и говорили о нем по-разному, серьёзные уголовные мужи с ревнивой усмешкой, шпана помельче — уважительно понизив голос. Отправив гонца за портвейном, Белик вальяжно закурил дорогой «Казбек» и, склонив голову набок, начал неуклюже перебирать кальсонные пуговички баяна, пытаясь наиграть «Ехал поезд из Тамбова…». Мы начали льстиво подпевать, но мелодия не получалась, и Стас со вздохом поставил инструмент на пол.

Судя по наколкам на пальцах, он был сирота и первый срок получил по малолетке. Если бы не стальная фикса, хищно блестевшая в уголке рта, и татуировки, парня можно было бы принять за студента-пижона из хорошей семьи. На нем было длинное чёрное пальто, только входившая в моду мохнатая кепка-лондонка и корочки на белой микропорке. Подкупало круглое свежее лицо с девичьим румянцем на щеках. Его жесты, и манера поведения не несли угрозы, а в серых, опушонных длинными ресницами глазах не было жестокости, характерной для облика паханов. Однако, ознакомившись с его «послужным списком», Чезаре Ламброзо в изумлении развёл бы руками. За Беликом числились ходки за разбой, а народная молва связывала с его именем недавнюю гибель двух инкассаторов, перевозивших поездом выручку вокзальных буфетов из Йошкар-Олы в Казань. Поговаривали, что «работал» он всегда один без подельников.

Осмелев после двух стаканов портвейна и обманувшись приветливой улыбкой гостя, я решил, что наступила пора доверительных бесед, и задал вопрос, на бестактность которого мне немедленно было указано: — Стас, тут пацаны травят ты человечину пробовал, как она по вкусу?

Уклониться я не успел. Болезненный и по-кошачьему быстрый удар в зубы, едва не опрокинул меня вместе с табуретом. Изображать берсерка, и лезть на него с кулаками было бессмысленно, не тот случай.

Пожертвовав репутацией психованного, я захлюпал носом и, скрывая бешенство, опустил голову, дабы не навлечь на себя очередную вспышку гнева. — Обиделся? — Заботливо поинтересовался Стас, с родительской нежностью в голосе.

Сплюнув кровь из разбитой губы, я молча кивнул и тут же пропустил второй удар, на этот раз в ухо.

Удар, скорее оплеуха, был полегче и носил явно дидактический характер. — Обиженных в жопу е…ут. Ты злиться должен, — поучал Белик словно папаша, укоряющий неразумное чадо. Вконец растерявшись, я уставился на него, как тамбовский крестьянин на комиссара продразверстки. Стас удовлетворенно хмыкнул и протянул свой стакан с портвейном. Опасаясь подвоха, с осторожностью принял стакан, но удара не последовало.

Так я попал в ученики к Стасику Белику, профессиональному налётчику, потомку гордого шляхтича, сосланного в Царевококшайск за участие в польском восстании еще при Александре Втором.

Обучал Стасик многому: как держать базар на зоне и выживать в БУРе,[2] что делать, если, входя в камеру, увидишь расстеленное у порога полотенце, за что петушат сокамерники, как соорудить «мастырку» и куда бить финкой, чтобы только ранить, но не убить. — Тебе охота платить головой за голову? — резонно вопрошал Учитель.

А вот, если надо серьёзно отомстить, то желательно пырнуть врага шилом в задницу, после чего, каждый раз вставая и садясь, он будет вспоминать тебя тихим словом. Такая рана гноится и болит долго, месяца два гарантировано. Поведал нам Стас и о воровских законах, вызывая восхищение у пацанов рассказами о «Чёрной кошке», «Железной метле» и «Красной шапочке», о войнах, которые велись на зонах между ворами и ссученными, и так далее, всего не перечислишь. От него впервые услышал некогда сокрально-воровскую, а теперь известную любой домохозяйке, заповедь: «Не верь, не бойся, не проси».

Ненавязчиво велись и практические занятия, я, например, на зависть прочим, быстро научился разгрызать бритву и без помощи рук языком ловко прятать половинку лезвия за щеку.

Едва ли Белик конспектировал Песталоцци, но будучи педагогом и психологом от Бога, он быстро увлёк пацанов блатной романтикой, превратив нашу кодлу из уличной шпаны в организованную банду. В самом деле, к чему рвать пупок за институтский диплом, пахать за копейки и плодить нищету, когда можно взять кассу и махнуть в Сочи с какими-нибудь пацанками. Я был уже достаточно взрослым и понимал, что едва ли увижу своими глазами мангровые леса Мадагаскара и пенистые валы Атлантики, так хоть на Чёрном море красиво погуляю. Философия Стасика, незатейливая, но соблазнительная как голая тётя выражалась одной фразой — «Ты горбишь, а я ворую, кому жить веселее?». Конечно, как в любой профессии, убедительно вещал Белик, бывают издержки, то есть можно легко оказаться на киче, но и тут, коли чтишь воровские законы, сидишь как король на именинах, весь в авторитете, блатные за тебя мазу держат, вертухаи водочку носят. Одним словом прав Емелька Пугачёв со своей калмыцкой байкой — лучше тридцать лет питаться живой кровью, чем триста лет падалью.