Хроники неотложного - [6]

Северов написал направление; мы постояли, наблюдая, у входа в операционную, потом вышли.

Было холодно. Порывы ветра сдували с сигарет искры.

— Ты где арабский-то выучил?

— В институте. Полгруппы арабов: Алжир, Мавритания… Вот я за шесть лет и заговорил.

— И читать можешь?

— И писать тоже. Заодно и французский освоил — это ж колонии бывшие, два языка государственных.

— Клево. Звонить?

— Давай. Обедать-то не пора еще?

— Самое время.

* * *

Но на обед не пустили — услали подобрать тело на Арсенальной. Там, на остановке, уткнувшись мордой в снег, лежал пьяный. Рядом скучал мент.

— Привет. Что скажешь?

— Вот, лежит.

— А чего хмелеуборочная говорит?

— А она не возьмет — битый.

Лоб и щека пострадальца сочились царапинами. Из ноздрей ниспадали мутные, зеленые сопли.

— Хорош, чертяка! Точно не возьмут?

— Сто пудов. Хоть одна ссадина — наш.

— М-да. Он с документами?

— Я не смотрел.

— Так посмотри.

Сержант с отвращением зашарил по мокрым карма нам. Извлек закатанный в пластик пропуск.

— О, ваш коллега!

— Ну-ка, ну-ка, дай-ка. Стародубцев Михаил Дмитриевич, больница Сэвэ Георгия, отделение терапии… Кладем.

Загрузили, задвинули, включили печку.

— К Сент-Джорджу, плиз!

— А если не возьмут?

— Да куда они денутся — своего да не взять? Э, але, тихо там!

Попавший в тепло терапевт, пытаясь подняться, махал конечностями, будто космонавт в невесомости. В расстегнутой сумке звякали порожние банки.

— С дежурства шел, хороняка. Интересно, мент его пощипал?

— Не. Сумку, похоже, только просканировал. Будем актировать — увидим.

В приемнике откровенно скучали.

— Во, явились. Че привезли-то?

— Доктора вашего, с терапии.

Встревожились.

— Елен Ванна, там доктор ваш… С чем?

— Асфальтовая болезнь, общее переохлаждение.

Вкатили.

— Ё-моё, он же сегодня нормальным ушел!

— Ну, стало быть, не дошел, сморило. Так что — берете? А то мы его сейчас в Третью Истребительную[10] перекинем.

— Берем, конечно.

— Тогда актируйте, а то потом скажет, что часы от Картье сперли, миллион наличными и бриллиант «Кохинур».

— У нас аванс сегодня.

— А-а, ну тогда все понятно. Святое дело: с устатку, после суток, с аванса… Бабло, кстати, на месте?

— На месте, — сестра поковырялась в размокшем бумажнике, — не все пропил, засранец. Лежи, волк позорный. Стыдуха какая!

— Да ладно, чего вы — ну, не рассчитал человек, бывает.

В подтверждение сказанного Миша Стародубцев, горя глазами, что-то горячо и нечленораздельно озвучил.

— Видите? Человек, можно сказать, не в себе, а и то понимает. Скажи, Мишань?

— Н-ну-д-к-т-ы-ш-х-х-с-с-с.

— Во. Ладно, заболтались мы с вами. Звони, Лар, пора еду есть. Горячую.

— У тебя чего на обед?

— Пока ничего. Заехать надо.

— Мне тоже. Давай, Володя, к Столбам.

Вова Бирюк молча кивнул и подрулил к грязно-желтому, пленными немцами строенному особняку. Внутри, меж колонн, светился маленький продуктовый. Народу было немного. Уборщица выводила на полу затейливые узоры.

— Что будем брать, Лар?

— Не знаю. Давай червячков и по куриной ноге.

— Червячки — это что, макароны, что ли, одноразовые?

— Ну да.

— Что-то мне не хочется. Давай лучше блинов возьмем? Шесть с мясом на первое и шесть с джемом к чаю. У тебя чай есть?

— Да чай-то есть. Блины дорогие.

— Не бери в голову. С мясом и с абрикосовым джемом, пожалуйста. Масло есть?

— Не знаю. Есть, по-моему.

— Еще пачку «Валио», будьте добры.

— Слушай, да, по-моему, есть масло.

— Да ладно. Будем потом бегать, искать… Не пригодится нам, пригодится кому-нибудь. На крайняк бутеры забацаем вечерком.

* * *

Народ обедал. Все собрались одновременно и теперь, в ожидании очереди, стояли у микроволновок. На двух конфорках грелись в мисках супы, две других оставались свободными, и Северов, распустив масло на сковородках, приступил к жареву.

— Ты не много масла-то положил?

— Нормально. «Кашу маслом не испортишь», — сказал байкер, выливая отработку в гречиху.

— У нас, кстати, сегодня был байкер. Скользко, на повороте повело, и готово: колено в хлам. Штаны кожаные — задолбались по швам пороть;

— Так порезали бы.

— Жалко.

За столами сидели вплотную.

— А Пашку с Егоркой сегодня в сериале снимали.

— Труп увозили?

— Угу. Все как обычно: минуту как застрелили, и уже криминалисты роятся.

— Ха!

— Ну. Приезжает скорая, всех подвигает, хвать убиенного — и след простыл. Шесть дублей. Мы режиссеру говорим: уважаемый, мы покойников возим, только если смерть в машине произошла, всем остальным вызывается труповоз. А на убийстве скорая ментам вообще не указ. Наш номер шестнадцатый: констатация, направление в морг, отзвон — все.

— А он?

— А он, сука, очки снял, дужку так задумчиво покусал и говорит: да-да, конечно, но мы все-таки снимаем кино, а это совершенно другой мир. Пусть будет по-прежнему.

— Во придурок!

— Не говори. Больной на всю голову.

Динькнул звонок. Бирюк, обжигаясь, пробалансировал через кухню с налитой до краев тарелкой.

— Они такие. Снимали как-то, в очередной раз, так там, по ходу, подходит бригада к телу, открывает чемодан, а у него на крышке — голая баба. Артисты у них свои, чемодан тоже — от нас им только машина да куртки форменные. Ну, и такая подстава! Мы к режиссеру: дяденька, не позорьте нас и сами заодно не позорьтесь. Вот, смотрите, наш чемодан — места живого нет. Хотите, вам отдадим? Знаешь, что он ответил? Не, говорит, оставим, а то шарма не будет!