Хроники Мировой Коммуны - [12]

Набрав поесть, мы сели за один из удачно расположенных глубоко в углу обеденного зала столиков. Мои коллеги расположились вообще возле окна, в другом конце, однако все-таки нас заметили, удивленно переглянувшись. Надо будет придумать для них какое-нибудь уместное объяснение происходящего, хотя я и сама не очень-то понимала пока ситуацию, а Матрос совсем не спешил объясниться.

Пока занимались супом, по вмонтированному в потолок старому стереовизору шли новости – ​текущая политическая хроника. Я даже отвлеклась, услышав о том, что председатель Совета Коммун, Юлия Смирнова, посетила с официальным визитом Азанию, и уже у трапа самолета была торжественно встречена самим Первым Пожизненным Президентом Азании, Лидером Африканской Революции, Кавалером трех Бриллиантовых Звезд, Героем Народа и прочая, прочая, короче – ​легендарным Товарищем Тэ. Встреча двух миров практически. Смирнова была в той же самой своей затертой до неприличия кожанке (которую она очень скоро, измучившись на жаре, наверняка снимет и завяжет на поясе), в выцветших камуфляжных штанах, по-армейски заправленных в берцы, и в тряпичной кепке-»фидельке». Стиль этот, родом из сорок восьмого, закрепился и сохранился до нашего времени в основном за неимением лучшего: было бы стыдно и недостойно рабочего государства обезьянничать, вводя «социалистические» фраки, смокинги, вицмундиры и ордена с лентами к ним.

И вопиющий контраст этому образу высокой гостьи являла собой встречающая сторона, начиная с ковровой дорожки, на которую председатель вступила с такой же осторожностью, с какой она входила тридцать лет назад в нашпигованные минами-ловушками подземные коммуникации под Керчью. Почетный караул в ослепительно белых мундирах в этот момент синхронно произвел цирковые совершенно манипуляции с карабинами, стукнул каблуками о бетон, дружно рявкнул какое-то односложное слово и застыл, задрав подбородки вверх и держа оружие прямо перед собой. Товарищ Тэ, высокий, седовласый, в мундире бригадного генерала, с орденской планкой величиной в две мужские ладони, в эмоциональном порыве сорвал с головы фуражку с неприлично задранным вверх околышем и двинулся прямо на Смирнову с явным намерением заключить ее в объятия. В какой-то момент она, кажется, потеряла контроль над своим лицом – ​выражение, промелькнувшее на нем за доли секунды, сложно было назвать приветливым или дипломатичным. Однако председатель быстро овладела собой, протянув азанийскому лидеру руку, которую тот, разумеется, пожал, словно так и было задумано. На обнажившемся во время рукопожатия запястье Смирновой как раз в этот момент остановилась камера, запечатлев старую наколку – ​красную звезду с черной каймой и такой же квадратик.

– А что, ты ведь тоже могла бы быть сейчас на ее месте, а? – ​Матрос заметил это и указал ложкой на мою правую руку, где была вытатуирована такая же звезда, только вместо квадратика рядом с ней алел треугольник. – ​Она ведь всего на четыре года тебя старше.

Нарукавные, точнее, напульсные знаки различия были введены в начале войны с целью максимальной демократизации наших вооруженных сил: увидеть подобный знак можно было, только если его носитель выполнит рот-фронтовское приветствие. С одной стороны, командиров приучали к революционной вежливости, с другой – ​отучали от старорежимного козыряния. Но в первое же военное лето вышла с этими знаками незадача: по жаре все закатывали рукава, так что узнать командира становилось при всем желании невозможно. Пока штабные изобретатели придумывали, что делать, на местах народ решал эту проблему по-разному: рисовали командирские треугольнички и квадратики прямо на коже маркером, делали самодельные напульсники, наконец, особо упоротые били татуировки. Последнее даже пытались официально запретить: беловские казаки и «черные кресты» отчего-то считали, что такой наколкой может себя метить только гей или лесбиянка, так что попавшего с ней в плен ждала очень страшная смерть. Тем не менее, обычай закрепился – ​возможно, потому что бойцов многих подразделений в плен никто и не брал.

– У меня аллергия на большое начальство, – ​ответила я. – ​И вообще, я безответственная и эгоистичная, легко поддаюсь чужому влиянию, склонна к нарушениям революционной законности…

– До сих пор обижаешься? – ​вкрадчиво спросил Матрос. Я понимала, что он меня «прощупывает», однако выглядело это настолько прямолинейно и пошло, что даже возникали сомнения: может, и в самом деле этот визит ничего не означает? Просто скучающий пенсионер решил повидать старую знакомую, ну там – ​бойцы вспоминают минувшие дни и тому подобное. Невольно хотелось косить под дурочку в ответ.

– Ну на кого мне обижаться-то, кроме себя? Те, кто нас втянул во все это дерьмо, – ​они уже свое получили. А нам с тобой радоваться надо, что живем не в двадцатом веке. Тогда разговор куда короче был…

– Ты раньше тоже по-другому говорила, Оса, – ​нахмурился (деланно или искренне?) Матрос.

– Раньше я еще верила во всю эту муру про сломанный меч революции. В то, что Совет допустил ошибку, что ликвидация КОРДа нам всем еще аукнется. Даже ждала этого – ​чтобы потом сказать что-нибудь типа «ой, я же говорила!». Двадцать лет уже прошло – ​Коммуны вроде на месте, Социалистическое Содружество неуклонно расширяется, голод в Африке вон победили, Тихий океан собираются от мусора чистить. Яблони на Марсе, опять же: если не есть после шести и не дуться на весь мир – ​можно даже яблонь дождаться.