Хроники любви - [9]

Короче — аншлаг! Еле хватило сидячих мест. Объявление в газете, в новостях по местному радио — слухи о студии разнеслись по городу, и народ привалил. Народ, в основном, молодой, чему явно радовалась председатель и организатор студии — приятная собой дама с красивым томным именем Милана, пребывающая в должности ответственного секретаря толстой увесистой газеты, где и появилось объявление о студии. Очень кстати Милана к этому заседанию преобразила помещение, и теперь вместо нескольких скучных рядов стульев и небольшого столика перед ними, почти во всю комнату распростерся длинный полированный стол, и вокруг него, и в углах в произвольно разбросанном порядке стояли стулья и даже несколько кожаных кресел.

Желающих прочитать публично свои сочинения впору было ставить в очередь. Милана объявила, что на сей раз всяк читает не более двух стихов и без обсуждения, а для следующего заседания она составит список из трех поэтов и каждого будут обсуждать. «А прозу?» — пискнул тонкий голос из угла.

«Прозу? Ну ладно, один рассказ мы можем послушать, если небольшой», — ответила Милана девушке в инвалидной коляске. «Сегодня?» — снова пискнула девушка, и Милана, чуть поколебавшись, нехотя кивнула. Все головы были повернуты в угол, но девушка и без того периодично привлекала взгляды присутствующих — милое кареглазое личико в обрамлении пышных рыжеватых волос, слабая фигурка в черном, искривленные ручки, с трудом удерживающие истонченными пальчиками тетрадку на коленях и… полуоткрытая белая грудь в большом прямоугольном вырезе черной блузки — этот, словно нарочито откровенный, нежный незагорелый квадрат с глубокой ложбинкой сам собою удерживал взгляды. «Вообще-то я думаю, что мы не будем называть нашу студию поэтической, а просто литературной, чтобы расширить наш коллектив…», — добавила Милана, и девушка хлопнула в ладошки, тетрадка тут же свалилась на пол, но тощий парень с худым нервным лицом, почти тонувшим в густой шапке смоляных кудрей, все время стоявший вплотную за коляской и иногда, наклонившись, что-то шептавший девушке в ухо, проворным движением, как привычное дело, поднял тетрадь, и вложил ей в руки.

После часа чтения разных — длинных и коротких, замечательных и совсем плохих стихов, девушка в коляске заволновалась и подняла тонкую ручку. Милана согласно ей кивнула. Девушка, назвав свое имя, которое мало кто разобрал, стала что-то читать детским голоском, глотая слоги, а то и целые слова, то совсем затихая, то неким невидимым миру усилием вдруг взмывая голоском вверх, чтобы тут же упасть до тоненькой беспомощной невнятности, и тогда вцепившиеся в поручни ее колесного обиталища искривленные кисти с тонкими пальчиками подрагивали в напряжении. Всем было явно неловко, и взгляды слушателей или блуждали по сторонам, или же упирались в открытую взорам женственность в черной рамке, с влекущей невольно любой взгляд нежной ложбинкой. Что-то во всем этом было непонятное и противоречивое.

Никто ничего не понял из ее стихотворения. «Я сегодня плохо читала, я очень волновалась, но я… постараюсь… я хочу прочитать вам свой рассказ…», — последние слова почти не были слышны, они словно упали внутрь ее существа. Парень за ее спиной склонился и что-то шепнул, она благосклонно кивнула, после чего взял из ее рук тетрадку. Открыл и громко объявил название рассказа: «Мой любимый доктор». И стал читать, четко и размеренно, почти без выражения и часто спотыкаясь посреди длинной фразы — чувствовалось, что текст он видит перед собой в первый раз. И еще чувствовалось — его подвижное лицо просто не умело этот скрыть — что ему что-то не нравится: или то, что рассказ велся от первого лица — он то и дело недовольно кривился, когда произносил «Я», или возмущало само содержание. Он порой вздыхал, иногда слишком быстро пробегал глазами страницу, явно что-то пропуская, и девушка тогда поднимала одну бровь, но молчала. А в комнате стояла завороженная тишина. Рассказ увлек с первых слов:

«Новый Год я встречала одна. Я ни с кем не ссорилась, ни на кого не обижалась. Просто Марк дежурил. А без него мне ничего не надо, ни шампанского, ни громко стреляющих и вспыхивающих цветными звездными шарами ракет за окном. Я сидела в углу дивана, укрыв ноги пледом, и думала. Всё о том же. Как могло это со мной случиться, такая ведь глупость с моей стороны. Влюбиться во врача, сразу, с первого взгляда и с первых его прикосновений. Угораздило же Фильке вызвать скорую и отвезти меня в больницу. Ну, болит живот и болит, что такого. Ну, сильно болит. И не перестает. Но Филька, сволочь такая. Торчит тут, не только дневать, но и ночевать готов. Будто кто позволит. И как чувствует, только мне начинает нездоровиться, тут как тут. Вот и вызвал скорую. И отвез, всю дорогу за руку держал, будто я из машины с таким животом смогу выскочить. Конечно, в больницах я бывала неоднократно, но так, чтобы ночью, с животом, на скорой — в первый раз. Одна медсестра, толстая и сонная, позевывая в пухлый кулачок, заполняла медкарту, другая, с хорошенькой мордашкой и загорелая до шоколадности, а может, и от роду такая коричневая, брала у меня кровь на экспресс-анализ, с трудом, разумеется, нашла вену и очень больно в нее воткнулась. «Дежурный врач сейчас придет», — сообщила она, рассматривая меня с любопытством, словно им никогда не привозят по ночам красивых девиц. Я состроила ей рожицу, она хихикнула и ушла, унося с собой штатив с пробирками. Через открывшуюся дверь я заметила Фильку, сидящего в коридоре на стуле, свесив голову, то ли уснул, то ли горюет.