Хроники любви - [11]

Я держалась независимо, говорила дерзко, и мне казалось, что я и выгляжу так — уверенная в себе и смелая особа, которой сам черт не брат. На все это он ответил, что я не совсем здорова, вид у меня не очень, и лицо красное, наверно, я в больнице схватила вирус, и у меня поднялась температура. Поэтому домой он меня отвезет непременно. Дома он велел мне ложиться в постель, пить чай и мерить температуру. Дал мне свой телефон, «на всякий случай». И ушел.

Мы долго не виделись, почти две недели. Наконец я не выдержала и позвонила ему. Он решил, что я нуждаюсь в медицинском совете, и приехал. Внимательно посмотрел на меня и сказал: «На первый взгляд удовлетворительно. Однако…». Он прошелся по комнате. Глянул вскользь на полки с моими изделиями — фигурки птиц и животных, увидел возле телевизора пачку сигарет, сказал строго «Не кури!» и сунул себе в карман. Открыл холодильник и заявил, что я ем вредные для моего живота продукты и надо купить другие. И выбросил пачку пельменей в мусорное ведро. Нажал сильно несколько раз руками на кровать, покачал осуждающе головой: «Ты скоро заработаешь искривление позвоночника». «Медицинский обход закончен?» — спросила я. «Он только начинается», — заверил мой доктор и подошел ко мне. «Язык показать?» — спросила я. «Потом», — ответил он и поцеловал меня.

Так мы стали любить друг друга. Хотя я любила его уже целых две недели, а он только сейчас. Но может быть, что и он две недели, я спрашивать не стала.

Мой доктор много работает и возвращается поздно. Каждую третью ночь он дежурит. Ему все время звонят на мобильник, днем и ночью. Я готовлю на ужин ему то, что он любит. Жарю мясо, тушу овощи. Он приходит и, глянув на меня, спрашивает: «Ты курила? Ты бледная. У тебя болит живот? Голова? Ты опять выходила на улицу без шапки?». Он заставляет меня мерить температуру и успокаивается. Я говорю ему, что люблю его и сильно без него скучаю, а он мне, что уже весна и пора начать пить витамины и чай с шиповником. Он не знает про мои суставы, с тех пор, как мы вместе, они перестали болеть. Но всё равно он постоянно беспокоится о моем здоровье. Профессия у него такая, я понимаю. Он часто в постели щупает мой живот, но быстро забывает, с какой целью начинал, потому что цель тут же меняется. Он очень нежный и сильный, но всегда будто боится мне что-нибудь сломать. А я… стоит ему до меня дотронуться, и моя голова, мои мозги сразу уносятся в сторону, и я ничего не знаю и не помню. И потом долго выхожу из состояния прострации.

После ужина он обычно пишет для медицинских журналов статьи, названия которых я не выговариваю. Я хочу, чтобы он был всегда, хочу ходить на его доклады об аппендиците, перитоните, абсцессах и еще о чем-то непонятном, а потом кормить его ужином и любить его, насквозь пропахшего больницей, никаким душистым мылом не отмоешь. Я хочу стать его женой и говорю ему об этом. А он уже спит, но я уверена, что меня слышит.

Утром он не смотрит мне в глаза, а потом звонит с работы и говорит, что ему нужно время для научной работы, для диссертации, а семья потребует жертв, и он не хочет меня обременить собой, своей постоянной занятостью, и он уже был женат, но неудачно, потому что его никогда не было дома. Его и сегодня нет, он не придет, у него внеплановое дежурство.

В трубке гудки, и мне некому сказать хоть что-либо, да у меня всё равно не найдется слов. Но у меня остаются поступки. На поступки я всегда была готова, на самые разные. Он просто еще не знает об этом.

Я ждала неделю. Дала себе такой срок. Ни звонка. Ни звука. Я позвонила Фильке: я тут отбуду кое-куда, ключ от моей квартиры брошу в почтовый ящик. Мало ли что, вот кактус раз в несколько дней надо поливать. Филька удивился, он про кактусы знал больше меня, их не поливают так часто, но смолчал. Сказал: хорошо, придет и польет.

Я надела белую блузку с вышивкой и большим декольте, ему очень нравилось, когда грудь открыта, черные брюки, на шею серебряную цепочку, которую он подарил на день рождения. Перед выходом из квартиры пришлось присесть. Суставы три дня как начали болеть, всё сильнее, особенно ночью. Руки как-то плохо стали слушаться, да и ноги тоже не очень…

Я написала на листочке короткое письмо родителям. Которые родители только от слова «родить». Это у них получается. Семь детей, я младшая. Написала, что учусь, живу хорошо, не волнуйтесь за меня. А они и так не волнуются. Поскольку денег никогда не прошу, значит все прекрасно. У них денег все равно нет. У меня тоже, кстати, кончились. А мне они зачем?

Вложила письмо в конверт и надписала адрес — Филька в любом случае отправит. Подошла к полкам с фигурками, которых не приняли на реализацию в магазине, а они отвергнутые, казались мне самыми лучшими и удачными, мое нетривиальное решение придало им колоритность и особенную притягательную нестандартность. Но оценщик рассудил по- другому. Надо бы их протереть, пыли-то сколько… Филька не станет протирать, он дотронуться боится, только глядит с благоговением.

Если я совсем и, видимо, очень скоро не смогу этим заниматься, если я скоро не смогу делать вообще ничего-ничего, разве только валяться по больницам и тупо смотреть в потолок… и рядом никого, потому что никому такого не надо… даже Филька уйдет, не выдержит, и какой в этом всем будет смысл?.. Отвергнутая, как эти фигурки, такие замечательные, но не нужные.