Хроники ближайшей войны - [18]

Что тут первично: российские ли власти устраивают заморозок под тем предлогом, что «в мире запахло порохом»,- или это в мире начинает пахнуть порохом, так как Россия «подбирается», подмерзает и вследствие этого резко усиливается?

Подозреваю, что вопрос этот столь же неразрешим, как и основной вопрос философии. Что первично? Да кому что удобно. Либералу удобней вариант, при котором кровожадная власть гнобит собственный народ под предлогом внешней опасности. Консерватору больше нравится русоцентрическая модель мира, при которой враги России, видя ее усиление, немедленно активизируются. На самом же деле, по описанной нами логике, неверны оба ответа. Просто – в силу самой зависимости наблюдателя от наблюдательного пункта – мы видим лишь те обострения международной обстановки, которые совпадают с нашими календарными «заморозками» и используются властями для их легитимизации. На самом деле в бурно живущем, исторически линейном мире ежесекундно происходят великие конфронтации. Но по-настоящему замечаем мы их только тогда, когда они востребованы. Случись Наполеон в царствование Николая I, война наверняка была бы использована для очередного закручивания гаек (и почти наверняка выиграна гораздо большей кровью). Но этого не произошло, наполеоновские войны пришлись на «дней александровых прекрасное начало» и ассоциировались у общества с глотком свободы. Во время революций Россия вообще воевала необычайно успешно – при раннем Иоанне, раннем Петре и в начале советской империи, когда полураздетая и необученная армия «сделала» интервентов.

Выводы из всего этого следуют весьма неутешительные. Что Россия входит в начальную стадию очередного заморозка, потенциально весьма небезобидного,- ясно давно. Что ей, для легитимизации и оправдания этого заморозка, предстоит большая война – тоже, кажется, очевидно. Что выигрываться эта война будет традиционным «репрессивным» методом, то есть максимальными жертвами, и главным стимулом генералов будет опять страх перед начальством – сомнений не вызывает. Главное же – я сильно сомневаюсь, что сегодняшняя Россия в состоянии выиграть отечественную войну, ибо такого глубокого раскола, как сейчас,- имущественного и идеологического – российское общество не знало лет двести. И очень маловероятно, что репрессии, в очередной раз мотивируемые суровостью международной обстановки, способны этот раскол преодолеть.

А война власти нужна, даже если власть этого не сознает. И как Ленин из войны империалистической предполагал сделать войну гражданскую – так и всякая российская власть эпохи заморозка страстно мечтает превратить войну отечественную в войну самоистребительную. Сначала истреблять своими руками. Потом – чужими.

Понимает ли эта власть, что без народа она и сама погибнет?

Кажется, нет.

Дмитрий Быков

Письмо пятое 1

Прежде всего надо повторить совет, которому читатели (и аналитики) следуют крайне неохотно: пора отказаться от ложного, а иногда и губительного отождествления тех или иных политических взглядов с нравственными позициями. Я понимаю моих киевских друзей. Я понимаю, как трудно быть трезвым среди пьяных. Но возьмите себя в руки и попробуйте отказаться от ложных отождествлений: хорошие – значит наши. Чужие – значит подонки. Попробуйте вспомнить, как вы еще два месяца назад были ни за кого или шутили на тему «Чужой против Хищника». Попытайтесь рассмотреть историю как некий объективный процесс, в котором нет ни правых, ни виноватых и все роли давно расписаны, а от вас зависит только – играть или не играть их. И тогда, может быть, мы сдвинемся с мертвой точки.

Относительно революций европейские мыслители спорили очень много – особенно во времена незабвенной Великой французской. Почитаем, например, такой пассаж:

«Сколь насыщено событиями наше время! Я благодарен, что мне довелось пожить в нем; и я уже почти мог бы сказать: «Господи, позволь теперь рабу твоему уйти с миром, ибо очи мои узрели свидетельство твоего спасения». Я жил, видя, как распространяются знания, подрывающие суеверие и заблуждение. Я жил, видя, что права человека теперь осознаются лучше, чем когда-либо, и что свободы теперь жаждут нации, казалось бы, утратившие о ней всякое представление. Я жил, видя, как тридцать миллионов человек, возмущенные и преисполненные решимости, отвергают рабство и требуют свободы голосом, которому невозможно противиться; как они ведут своего короля в триумфальной процессии и как самовластный монарх уступает подданным. Изведав благ одной «Революции, я дожил до того, чтобы стать свидетелем еще двух (американской и французской), каждая из которых славная».

Это Прайс, британский проповедник, 1789 год, цитирую по славной книге Чудинова «Размышления англичан о французской революции». Чистый Панюшкин, если кто не угадал. Мне менее всего хочется брать сторону небезызвестного Берка в этом споре (он, как известно, отнесся к французским оранжистам весьма скептически – и оказался прав уже через два года, даром что в дни взятия Бастилии его наверняка упрекали в зависти к свободолюбивому французскому народу. Пока мы тут под пятой Ганноверов… терпим свой Тауэр… нация рабов, сверху донизу все рабы!). Берк многого не захотел увидеть. А все-таки в революциях он понимал больше, чем Маркс, и уж подавно больше, чем Ленин – после которого дело изучения этого загадочного природного явления в России вообще остановилось. А напрасно.