Хроника одного полка. 1915 год - [143]

Аркадий Иванович, слушая рассуждения своего соседа, только качал головой и просил успокоиться. Успокоиться!.. Хорошо, если бы всё то, что тот тогда высказал, оказалось всего лишь возбуждением от выпитого, но пророчество сбылось в точности и до мелочей.

Сейчас, несмотря на светлый праздник, Аркадию Ивановичу было грустно, его сосед по петербургской квартире и коллега по военной службе был прав, те полгода, которые пророчили, прошли, и ещё два раза по полгода, а войне не видно конца. Аркадий Иванович посмотрел на часы, было уже много за полночь и пора было ложиться спать, но вдруг зазвонил телефон, да так резко, что Аркадий Иванович вздрогнул. Из тёмного угла раздался голос телефониста:

– Двадцать второй слушает! – Он немного помолчал и выглянул. – Ваше высокоблагородие, вас к аппарату из дивизии!

Вяземский удивился, взял трубку и услышал голос Казнакова:

– Аркадий Иванович, извините, что беспокою вас в такое время, вам завтра, самое позднее послезавтра необходимо приехать ко мне.

Вяземский слушал и думал о том, что могло случиться.

– Алло! Аркадий Иванович, вы меня слышите?

– Да, Николай Николаевич, я вас хорошо слышу, явиться к вам!

– Вы только заранее не огорчайтесь, новости для вас будут хорошие! Ещё раз поздравляю вас со светлым праздником! Отдыхайте! На участке всё в порядке?

– Да, Николай Николаевич… – Вяземский хотел прибавить «ваше высокопревосходительство», но вспомнил строгое указание из штаба не упоминать номеров частей и чины командования, и услышал:

– Тогда до свидания! Жду!

* * *

В среду, 29 декабря 1915 года Тверское юнкерское кавалерийское училище было построено в актовом зале. Когда строй юнкеров замер, когда юнкера подняли подбородки и затаили последний вдох, перед ними вышел начальник Тверского гарнизона.

– Господа юнкера! – провозгласил он. – От имени командования Московского военного округа и Тверского гарнизона поздравляю вас со светлым праздником Рождества Христова! – Он глянул на начальника училища, Кучин кивнул своему заместителю по строевой, и тот вышел перед строем:

– На-а моли-итву-у! Шапки долой!

Юнкера бухнулись коленями в деревянный гулкий пол, и батюшка начал службу.

Когда торжественная служба была кончена, снова взял слово начальник гарнизона.

– Господа юнкера! – обратился он по бумажке. – Сегодня приказом по гарнизону объявляю личному составу Тверского юнкерского кавалерийского училища о результатах проведения досрочных испытаний! Юнкера Жамин, Ростовский и Сохновский успешно сдали все испытательные экзамены и окончили курс обучения в училище досрочно! – Начальник оторвался от бумажки, поднял глаза на юнкеров и произнёс: – Господа юнкера! Учение трёх ваших товарищей закончилось, а война ещё нет!

Жамин стоял впереди своего полуэскадрона и слушал затаив дыхание.

Начальник гарнизона продолжал:

– На основании приказа командующего Московским военным округом юнкерам Ростовскому, Сохновскому и Жамину присваивается первое офицерское звание «прапорщик»! Поздравляю вас офицерами!

Заместитель по строю прокричал «Ура!».

Юнкера набрали полные груди и грянули…

Когда гул от троекратного «ура» стих и воздух в манеже успокоился, начальник гарнизона уступил место начальнику училища.

– Господа! – обратился он к героям события. – Поздравляю вас с досрочным окончанием училища, желаю доблестной службы на пользу государя и Отечества!

Юнкера снова прокричали «ура», и Кучин закончил:

– Господа Ростовский, Сохновский и Жамин выписку из приказа об окончании и приказ о распределении получат у меня, – он вытащил часы, – через час.

Кучин уступил место заместителю по строевой, и тот прокричал:

– Господа юнкера-а-а-а! Вольно-о-о! Р-р-разойди-и-ись!

* * *

Впереди ещё был целый час, и Жамин не знал, куда себя девать. Он пошёл на конюшни попрощаться со своим дончаком, который верно служил ему полгода и не ревновал к англичанину, один раз они всё же встретились. Конь животное не ревнивое, и поменять хозяина ему быстро, конь, как лавка, на которой могут сидеть кто угодно и даже вместе целой кучей, только бы сил хватило. Фёдор имел для Чалого хлебную корку, и Чалый его будто ждал. Когда Жамин подошёл, Чалый поднял морду и так выдохнул, что у Фёдора ёкнуло сердце, а у Чалого селезёнка. Фёдору так показалось. Он взялся за недоуздок и повёл Чалого из конюшни, провёл по периметру училища и привёл обратно. Чалый был единственный, к кому Жамин в училище относился просто.

Однако время тянулось, и тогда Жамин зашёл в пустой класс и сел к окну. Здесь он сидел месяц назад, здесь читал письмо от Елены Павловны, здесь понял, что его счастье ещё где-то впереди, а про Серафиму забыл думать. Позавчера он узнал от случайно встреченной им горничной, что Елена Павловна в Москве задерживается и будет, скорее всего, в конце Святок.

«Ну что же, в конце Святок так в конце Святок», – думал он.

Мысль медленно текла, как время, он сидел на парте и смотрел в окно: «А может, я зря поторопился и с разговором, и с предложением руки и сердца, и с экзаменами. Может, надо было досидеть эти восемь месяцев, авось за это время что-то бы и случилось, мало ли?» И он представил себе, как провожает Елену Павловну на вокзал или встречает, как старый друг, без всякого жениховства: вот они заходят в зал ожидания, вот идут позади носильщика, или он покупает билеты, вот выходят на перрон, поезд отходит, они машут друг другу руками, он грустит и возвращается в зал и… И Жамин аж вздрогнул, в зале ожидания Тверского железнодорожного вокзала он снова увидел сидящего на корточках, прислонившегося спиною к стене, дремлющего… Четвертакова!