Хроника частной жизни - [52]

Колиглазчерным,желтозвездным вечером Алексей встре-тил их на вокзале душного Сочи,где все еще дышало звонко-голосыми распевами Алесандровича,и все вместе они доехали за считанные пятиминутки до тихой черноморской заводи, бросающей свои хлипкие волны на галечный берег, подни-мающийся мысом Видное,на котором притихшими чайками притаились местные санатории с каменными группами ку-пальщиц,фуникулерами и бесконечными лестницами для здо-ровых людей,приезжавших жизнь покуражить от семейной за-организованности по путевкам всезнающих профсоюзов,под волосищами лап которых всегда нужно было быть послушным и исполнительным.Темная Хоста как черная дыра преиспод-ней встретила приезжавших зазывными запахами шашлыков, чебуреков и треньканьем духовых оркестров,разбросанных по санаториям в приятной беспорядочности под аккомпонемент местных цикад и равнодушных лупоглазых магнолий,желтыми лунами выглядывающих то тут,то там из лаково-черной зелени листвы.

Алексей поместил жену и сына у хозяки дома,которая невесть что делала при их санатории,но очень уж важной шишкой не была,глядя на ее непрезентабельный и затрапез-ный вид.Разместив семью в большой и светлой комнате,он должен был удалиться,поскольку этого требовали почасовые процедуры в его санатории,взглянув с тревожным любопыт-ством на входившую в соседнюю комнату женщину с ребен-ком,сыном лет четырнадцати,спросив мимоходом у хозяйки дома,кто это такие.-А это жена Дунаевского с младшим сыном после случившегося с ними несчастья тихонько здесь отды-хают,"-ответила разговорчивая хозяйка.

И Нина сразу вспомнила страшную трагедию в их городе, случившуюся с дочерью директора “Запсибзолота”, студен-ткой мединститута,взбудоражевшую весь город и реакцию до-сужих голосов новосибирцев,увязавших этот случай с семьей Дунаевского и его таинственной смертью,которая позднее ста-ла именоваться “слабостью невыдержавшего сердца”.

Потекли дни,красившие“нежным светом” зелень кипари-сов,магнолий,потекли дни удивительного покоя,радости и вну-треннего смирения перед красотами самшитовой рощи, со-чинского дендрария с его горлопанским клекотом райских птиц,удивительные дни,в которых семья прощалась с тиши-ной и единством собственного “Я”,в которых стрелы напря-женности хостинского солнца можно было взешивать на ла-дони,расщепляя ногтем микрокосмы прибрежной гальки под небесами бездонного едва синего в своей безбрежности не-ба,проветриваемого божественными ветрами,набегавшими то с моря,то с гор,менявшими свою ориентацию в извилинах, на-ростах и уклонах,поросшего кустарником мыса Видное,иногда сбрасывавшего на головы отдыхающих и молнии,и громы,и ливни бушующей влаги,превращавшейся в потоки гремящей воды,быстро исчезавшей невесть куда в расселинах и промои-нах лесного ландшафта,поскольку местная река Хостинка, готова была принять и не такие потоки воды и грязи,перенося своих посетителей через подвесной канатный мост, стоявший как хрустальный свод над каменистыми берегами реки.

Время бежало вперед.А счастье имело свои границы.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

У Нины и Алексея появилась внучка.А грянувшая на Алексея болезнь в одушевленном недостатке природы явила окружающим его близким и,прежде всего Нине,всю неприче-санность ожидания времени самой болезни,отодвинувшей счастливое понимание продолжения жизни как определенной величины,возникающей во времени,-иначе время было бы не везде,но только в самом веществе новой жизни.Мечты и бред, рождаемые темницей болезни как гулкое рыдание тяжко от-зываются в самом больном,но еще горше было осознание этой болезни самой Ниной,чей мозг и врачебный профессионализм осознавал распластанный спектр туманностей происхо-дящего,гнетущего больного своими невыразимыми страдания-ми,но вызывавшими у Нины на лезвии тоски сердца боль ду-ха,трепетавшего в темном стоне ветра мыслей безысходности и близости могильного червя для родного человека.

Именно в такой момент приходит понимание глубинной сущности времени не как меры движения,но как движения меры времени,движения не в измеряющем и не измеряемом,но в целях ясности, целях,ведущих к облегчению положения больного, и в этот момент заботу проявляющий возносится мерой своего внутреннего страдания даже выше ангелов в своем сострадании за судьбу больного,поскольку берет на се-бя часть его страданий, облегчающих его душу,распутывая клубок материального хаоса больничного режима, врачебного танца неосведомленной теплоты,неопороченного греха равно-душия общественных организаций великолепного века равно-правия и братства,распятого в косности сиюминутных забот.

И вот она торжественная и незаметная минута понимания всей глубины отчаяния,в котором сострадающий потрясен не-возможностью свершения еще чего-либо необычного ради страдающего близкого человека,чьи формы,облеченные еще материей и плотью,приближаются к грядущему разложению в угрюмом соцерцании разрущающегося храма жизни,которая, внезапно утомляясь от всего пережитого,через прикус врачеб-ных трубок,катетров и канюль чувствует себя серебристой мышью,дрожащей от грядущего небытия,которое уже нельзя взвесить и измерить,которое не является фундаментом новой стройки и где реальность уже не может быть выражена чис-лом в своей плотности на числовой оси,от чего старый мир удаляется в калейдоскопическую бездну такой малости, что, сжимаясь в точку,пульсирует иной жизнью,а он,страдалец, вступает в новый мир,где нет “боли и воздыхания”,но сам он уже об этом ничего не знает.