Хризалида - [6]

И это не было иль было,

Что властно руку палача

Твоя рука остановила,

И тьма, бледнея, отступила,

И жизни вспыхнула свеча.

И снова бури задувают

Дыханье робкое свечи,

Где сон, где явь — душа не знает,

Душа во тьме не различает,

Где Ты, где Бог, где палачи.

[1913]

«Тяжела работа Господня…»

Тяжела работа Господня,

И молот Его тяжел.

Но день, где грозное имя «сегодня»,

Милостью Божьей прошел.

Если мы его пережили,

Нам жизнь еще суждена,

Но, помни, о, друг, мы еще не испили

Гефсиманской чаши до дна.

1913

«Ты дал нам белые одежды…»

Ты дал нам белые одежды,

Крестил водою и огнем,

Твои нетленные надежды

На сердце выжжены моем.

Зачем же взор склоняет долу

Моя причастница-душа

И у Господнего престола

Безмолвно никнет, чуть дыша?

О, Боже, в день преображенья

Ты дал узреть ей горний свет,

Но в мире дольнего свершенья

Ей части нет.

1913

«Чужой души таинственный порыв…»

Полоски бледные зари

Как след недавнего недуга

И знак, что мы с тобой внутри

Неразмыкаемого круга.

Блок

Чужой души таинственный порыв,

Священный страх у храма запертого.

Ее младенчески молитвенный призыв

И первой нежностью обвеянное слово.

Зачем так больно мне? Какой безумный круг

Неразмыкаемых погибших упований

Душа испуганно почувствовала вдруг,

На зов чужой души ответствуя молчаньем.

Как поле мертвое во сне Езекииля,

Былое ожило в стенаньях и тоске,

И оттого рука моя забыла

Ответить «нет» его пылающей руке.

1913

«Держи неослабной рукою…»

Держи крепко, что имеешь,

дабы не восхитил кто венца твоего.

Откровение Иоанна. III, 11

Держи неослабной рукою,

Высоко держи наш венец

Над темною бездной морскою,

Над ужасом слова «конец».

Венец сохранивший — у Бога

Не раб, а возлюбленный сын,

На подвиг твой призванных много,

Избранник один.

1913

«Каким безумием движенья…»

Я в мире всё быстрее и быстрее.

Ив. Коневской

Каким безумием движенья

Окрылена душа моя?

Встают ли райские виденья

Пред ней за Гранью бытия?

Иль ждут ее воспоминанья

О жизни в прахе и в пыли,

О темном жребии изгнания

Средь чуждых ей пустынь земли?

Или от них она стремится

В ужасной скорости своей

Туда сокрыться, где присниться

Уж ничего не может ей?

1913

Севастополь

«Слава павшим, слава убиенным» —

На гробнице четкие слова

Осеняет миром неизменным

Кипарисов дымная листва.

Известково-палевые дали

Беспощадно выжженных полей

И лилово-белые эмали

Знойной бухты, полной кораблей,

Сочетавшись в гимне отдаленном,

Панихиду вечную поют:

«Слава павшим, слава побежденным».

Струны сердца отклики несут.

1913

Ночь [перевод из Микеланджело]

Мне сладко спать, но слаще умереть

Во дни позора и несчастья.

Не видеть, не желать, не думать, не жалеть —

Какое счастье!

Для этой ночи нет зари.

Так не буди меня —

Ах! Тише говори!

[1913?]

«Как зрелый плод на землю упадает…»

Как зрелый плод на землю упадает,

Огонь небес преобразив в зерно,

И гибелью паденья не считает,

Так умереть и мне, быть может, суждено.

Уже огонь последнего свершенья

Коснулся моего склоненного стебля,

И жаждет дух освобожденья,

И кличет сердце мать-земля.

1914

«В полярный круг заключена…»

В полярный круг заключена

Душа, отпавшая от Бога.

Средь ледяных пустынь она,

И в Ночь, и в Смерть ее дорога.

Но кто посмеет ей сказать,

Что круг полярный не от Бога?

Быть может, гибель — благодать,

И Ночь и Смерть — ее дорога.

1914, Воронеж

«О, каким несчастным и преступным…»

О, каким несчастным и преступным

Ты бываешь, сердце, полюбя,

И само становишься подкупным,

И судьба спешит предать тебя.

Но ясна в покое величавом,

Как луна над вьюгою степей,

Ты, чей свет — безумия отрава,

Ты, любовь, владычица скорбей.

И, когда развеяв все надежды,

Сердце в белом саване умрет,

Ты одна мои закроешь вежды,

Улыбаясь с высоты высот.

1914, Москва

«Птицей залетной из края чужого…»

Птицей залетной из края чужого

Лечу я в твоей стране.

Ты зовешь меня в храм. Но храма земного

Не нужно мне.

Медно-багряные тучи заката

Осенили мой путь багряным крылом.

Помяни усопшего брата

Во храме твоем.

1914, Тула

«Разве сердце наше знает…»

Разве сердце наше знает,

Что находит, что теряет,

Где его Голгофский путь?

Кто его иссушит страстью,

Кто оденет царской властью,

Кто велит ему уснуть?

Нет написанных заветов,

Нет обещанных ответов,

Безглагольна неба твердь.

Мера жизни — лишь терпенье,

Мера смерти — воскресенье,

Сердца мера — только смерть.

1915, Москва

«Зачем говорить об уродстве жизни…»

Зачем говорить об уродстве жизни,

Когда мы и сами уроды?

Не братья ль нам гады, и черви, и слизни,

Не наша ль стихия — стоячие воды?

Так мало значат наши взлеты,

Бессильные взмахи бумажных крыл

Над черной зыбью и рябью болота,

Где спит непробудный творения ил!

Так мало значат наши дерзания,

И все обеты, и все слова,

Пока не угаснет в душе алкание

Того, чем болотная слизь жива.

1915, Москва

«Лестница моя шатается…»

Лестница моя шатается.

Один конец в небесах,

Другой конец упирается

В земную глину и прах.

Земля под ней зыбучая

Скользит и дрожит,

А вверху за тучею

Божий гром гремит.

Ангелы мои хранители,

Святые стрелы огня!

Не достойна я вашей обители,

Покиньте меня.

1915, Москва

«О, как мне странно, что я живу…»

О, как мне странно, что я живу,

Что эти стены — мое жилье,

И всё, что есть — всё наяву,

И жизнь, и ты, и сердце мое.

О, как мне чужд докучливый стук

Его биений глухонемых,

Его слепых горячих мук.

О, как мой мир внемирно тих.