Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды) - [13]

Они не знали таких слов, как «идея», «абсолютный дух», «человечность». Но всё своё существование, все свои идеи они поставили на служение этому абсолютному духу в его борьбе с человечностью.

Тёмные и грязные, даже физически, они не думали, что плавание Колумба и издание Скориной Библии на понятном языке — есть два удара из серии смертельных ударов, которые наносит их догме новый Человек.

Но инстинктивно они чувствовали, что это враж­дебно, что это баламутит, беспокоит, что это освещает беспощадным и смертоносным светом ту уютную и тём­ную навозную жижу, в которой они кишели.

И потому они сражались, то бишь объективно действовали так, как будто их тёмные мозги понимали и знали всё.

Могло бы показаться (ибо эта их «деятельность» была последовательной), что они всё понимают, что они нестерпимо умны чёрным своим умом, что они — созна­тельные воины тьмы. А они были просто людьми своего сословия, защищавшими свою власть и «величие», свой мягкий кусок. Они были просто детьми своего времени, несчастного, больного, гнойного, согнутого, когда человек был почти животным и только кое-где выбивались наверх ростки скрюченной, но упрямой и сильной жизни.

Они были навозом, но нет такого навоза, который не считал бы, что он — высшая субстанция, и не считал бы появление на нём зелёных ростков явлением низшего по­рядка.

И против этой жизни они сражались насмерть, мало понимая, зачем сражаются, и зная только, что — «нужно». А «нужно», звавшее их к ненависти, было догма, гнусная и давно устаревшая, как все догмы и па­нацеи, идея всемирной воинствующей церкви. И страшны, и умны, и вредны они были лишь в общей своей деятельности, вообще, все вместе. И в этом был знак, что они отжили.

Против них дрались теперь единицы. И дело этих Человеков было сильнее тупого функционирования этой сифонофоры.

Вне служения своей страшной идее они были людь­ми своего времени, не умнее и не глупее всех людей. Грабили, рассуждали о том, сколько ангелов может по­меститься на острие иглы и что было у Бога сначала, Сло­во либо Дело, боялись козней нечистого, судили мышей.

И поэтому, показав посредством дьяволов, вылетев­ших у них из ртов, объективный смысл их идеи и их деятель­ности, я теперь стану показывать их такими, какими они были. А если случится им сказать что-то такое, что выше их самих на четыре головы, — знайте, что это показывает свои рожки бес, снова тайком забравшийся в их души.

Бесы всё ещё висели над головами всадников, ожи­дали.

Лотр ехал и брезгливо смотрел по сторонам.

— Мне кажется, вы вывезли меня охотиться на мы­шей, — сказал он.

— Почему?

— Смотрите, — и кардинал запустил длинные бе­лые пальцы в подплоённые волосы.

На чёрной, как уголь, земле шевелилось живое. Сот­ни мышей слонялись от одного квёлого ростка к другому, подтачивая их.

— Серые! — взвизгнула женщина.

Лотр показал белые зубы:

— Если это тонкий намёк на одеяние нашего спут­ника и его орден...

Босяцкий засмеялся:

— Тонко, ваше преосвященство. Но это просто мыши. Видите, 6eгут отовсюду в Городню. Как последняя Божья кара. Чуют, что там хлеб. Ничего, до каменных складов и амбаров им не добраться... А вообще плохо. В городе их с каждым днём прибывает. Спасу нет. Даже из церковных кружек вылезают мыши.

— Чересчур старательно и усердно очищаете те кружки?

— Нет. Просто у мещан тоже уж почти нет хлеба.

— Так бросьте им щедрой рукой, — невинно предложил Лотр.

— Божий хлеб? А они, лодыри, снова будут бездельничать.

— Ну, смотрите. Но тогда вам доведется делать что-то другое. Они придут просить от церкви чуда и защиты... Смотрите!

И они заметили. Дорога шевелилась и плыла. Как река. Тысячи, сотни тысяч мышей заполонили её всю. Шло куда-то сосредоточенное, упрямое в своём тупом и вечном движении вперед мышиное войско. Кони, выкатывая в смертельном ужасе глаза, пятились от него прочь.

— Видите? — спросил Лотр.

— Что ж, придётся в ближайшие дни совершить над ними именем церкви суд Божий. Пусть потом не говорят, что мы остались безучастными к страданиям народным.

Насколько достаёт глаз, плыла вся дорога. Легионы грызунов шли вперёд, на Городню.

Глава III

СУД

И суд был верным, как петля,

И скорым, как из тьмы ножи,

И чем длиннее твой кошель —

Тем дольше можешь ты прожить.

Киплинг

Люди так к ним привыкли, что пере­стали замечать их преступления...

...Поэтому мы не охотимся за крупными разбойниками, но зато вашему брату спуску не даём.

Рабле

Старый, Витовта ещё, городенский замок был страшен. Построенный менее полутора века назад, он, несмотря на это, пришёл в упадок и не только стал выглядеть обветшалым, но кое-где начал и разрушаться. Своих мастеров у великого князя не было, а белорусские либо были убиты при взятии города, либо разбежались. А кто остался, тот строил, прямо скажем, плохо: знал, что на его век хватит, а там хоть трава не расти. Для кого было строить? Он, князь, конечно, герой, так легко ведь быть героем на трупах покорённых. Сначала гибли в войнах с ним, потом гибли в войнах за него. Да ещё если бы бе­рёг старые обычаи да веру, а то с латинянами спелся. Так гори оно ясным пламенем!

Такое в те времена безразличие напало на людей! Да и мастерство пришло в упадок, как всегда при вечной войне. И вот из полуторасаженных стен выпадали и кати­лись в Неман камни, крошились под тяжестью валунных слоёв слои кирпича (стены были как слоённый пирог: слой каменных глыб — слой кирпича), башни (четыре квадратных и одна круглая, по имени Зофея) были запу­щены, выросли на них молодые берёзки, лебеда и прочая дрянь. Следили, видимо, больше за замковым дворцом, чем за стенами.