Христос остановился в Эболи - [79]

Я встретил его на площади на следующий день после моего приезда, и он пошел мне навстречу с сердечной улыбкой. Он уже все превосходно знал обо мне, сказал, что очень рад познакомиться со мной и пригласил к себе домой на чашку кофе. Если бы вы захотели найти человека противоположного по внешности, по манерам, по духу бедному человеконенавистнику-настоятелю, высланному в деревеньку у реки, то, конечно, нельзя было бы выбрать никого лучше дона Пьетро Лигуари. Ему было лет пятьдесят, он был среднего роста, толстый, даже жирный, бледножелтоватый; черные испанские глаза, очень хитрые; большое полное лицо, слегка горбатый нос, тонкие губы, черные волосы. Мне казалось, что я его уже встречал, что он похож на какого-то знакомого. Поразмыслив, я сообразил, в чем дело. У настоятеля было типичное, очень типичное лицо итальянца тех лет. В нем были смешаны актер, прелат, цирюльник, помесь Муссолини и Руджеро Руджери[68]. Дон Пьетро Лигуари был из этих мест, вероятно выходец из крестьян; у него были вкрадчивые манеры, а на лице выражение хитрости и тонкости. Он шествовал с важностью, всегда был чисто одет, на его шляпе горела красная кисть, а на пальце он носил перстень с рубином.

Когда я вошел к нему в дом, я был поражен большим количеством колбас, сосисок, ветчины, сырков, сыров, связок сухих фиг, перца, лука и чеснока, которые свисали с балок на потолке, банок консервов и мармелада, бутылок с оливковым маслом и вином, загромождавших кладовые. Ни один из господских домов Гальяно не был так великолепно снабжен продовольственными запасами. Нам открыла экономка, женщина лет сорока, высокая и худая, с суровым непроницаемым лицом, одетая во все черное, с белым воротничком и без вуали на голове. Эта суровая женщина, как я узнал позже, была крестьянкой из Монтемурро, великолепной кухаркой и, как болтали злые языки, матерью четырех предполагаемых детей настоятеля, которые были отданы в разные колледжи провинции.

Дои Лигуари заставил меня обойти комнаты, полюбоваться его запасами.

— Приходите иногда попоститься со мной, — сказал он мне, показывая свежее масло, которого не было в Гальяно и которого мне не довелось пробовать с момента приезда. — Моя экономка умеет хорошо печь. Увидите. Но сядем пить кофе.

Когда мы выпили по чашке, настоятель заговорил о поселке, о своих впечатлениях, спрашивал мое мнение.

— Здесь много дел, — говорил он, — много. Я бы сказал, все надо начинать сначала. Церковь в плохом состоянии, надо построить колокольню. Доходы с наших земель не выплачиваются вовсе или только частично и то с запозданием. Но особенно плохо с религией. Есть даже много некрещеных детей, и никто об этом не заботится, пока они не заболевают и не оказываются при смерти. В церковь на службу приходят только несколько старух; во время воскресной обедни церковь почти пуста. Люди не исповедуются и не причащаются. Все это надо изменить, и будет быстро изменено, увидите. Власти этим не занимаются и делают все возможное, чтобы ухудшить положение. Они материалисты и говорят только о войне. Думают, что они со своим фашизмом хозяева страны. Бедняги! Не знают, что после конкордата[69] хозяева не они, а мы, единственная авторитетная власть. Конкордат означает, что управление всем перешло в наши руки, в руки духовенства. Если подеста считает, что он может здесь командовать, то он ошибается!

Дон Пьетро Лигуари замолчал; он почти раскаивался в том, что сказал слишком много; но он хорошо понял, что со мной можно разговаривать, не боясь, что я передам его слова, и ему хотелось показать мне свое благоговение. Поэтому он начал говорить со мной о ссыльных, о своей обязанности священника помогать им и утешать их, независимо от их политических взглядов и религиозных убеждений. Все это было очень хорошо, но его вкрадчивые манеры, тон его голоса показывали слишком ясно, что он руководствовался не столько чувством милосердия, сколько интересом и расчетом. И, наконец, после этого длиннейшего вступления он подошел к вопросу, из-за которого пригласил меня к себе.

— Нужно вернуть этот народ к религии, иначе он попадет в руки атеистов, стремящихся командовать. Даже и тех, кто исповедует другую веру, мы тоже должны принять. — И здесь он бросил на меня многозначительный взгляд. — В конце концов все могут быть тронуты благодатью. Но если мы хотим вернуть в лоно церкви этих крестьян, нужно, чтобы служба была более притягательна, чтобы больше поражала воображение. Церковь бедная и голая, а одним словом не притянешь. Чтобы крестьяне стали опять посещать дом господен, нужна музыка. Я приказал привезти из Мильонико орган и вчера велел поставить в церкви. Это как раз то, что нам нужно. Но есть одно затруднение. Кто будет на нем играть? В поселке никто не умеет. Я подумал о вас, ведь вы все умеете, вы такой образованный и так далее. Мы — дети одного господа бога!

О причинах, по которым он боялся, что я не соглашусь, я даже не догадывался. Я сказал, что когда-то учился играть на рояле, но уже много лет не прикасался к клавишам. Я могу попробовать, но не могу обязаться регулярно выступать в роли органиста; самое большее, если смогу выступить раз или два, чтобы доставить ему удовольствие. Я бы мог немного аккомпанировать, если найдется кому петь; и во всяком случае, мне нужны ноты.