Христос остановился в Эболи - [17]

Как я смогу жить в этой дворянской руине? И однако же было в этом уголке какое-то грустное очарование; я мог бы бродить по разбитому мрамору гостиных; да и вообще я предпочитал для ночного сожительства летучих мышей сборщикам налогов и клопам вдовы. Быть может, думал я, мне удастся вставить стекла, заказать в Турине комариную сетку, чтобы спастись от малярии, вернуть жизнь мрачным, разрушающимся стенам дворца. Я сказал хромому, который ждал меня на площади со своей разделанной козьей тушей, чтобы он написал в Неаполь, и стал подниматься к дому.

Подойдя к ограде Обрыва стрелка, я увидел на площади белокурого высокого крепкого юношу в городской рубашке с короткими рукавами, который вышел из хижины с тарелкой дымящихся макарон, перешел площадь, поставил тарелку на стену и, призывно свистнув, тотчас же вернулся туда, откуда пришел. Я остановился на расстоянии, с любопытством наблюдая, что будет с этой едой.

Тотчас же из дома напротив вышел высокий темноволосый очень красивый юноша с бледным, печальным лицом, одетый в серый, элегантно сшитый костюм. Он подошел к стене, взял тарелку с макаронами и вернулся обратно. Дойдя до порога, бросил подозрительный взгляд на окна и на пустую площадь, обернулся ко мне, улыбнулся, послал дружеский привет рукой и тотчас же, наклонившись, чтобы войти в низкую дверку, исчез в доме. Дон Козимино, маленький горбатый почтарь, запирал в это время свою контору и из своего потайного угла все видел, как и я. Заметив мое изумление, он кивнул мне в знак понимания; и я прочел сочувствие в его грустных и проницательных глазах.

— Эта сцена, — сказал он мне, — разыгрывается каждый день в этот час. Это ссыльные, как и вы.

Блондин — коммунист, каменщик из Анконы, замечательный парень. Другой — студент факультета социальных наук из Пизы. Он тоже коммунист, был офицером милиции. Он из очень скромной семьи, но ему не дают пособия, потому что его мать и сестра — учительницы и считается, что у них есть средства содержать его. Раньше ссыльные могли бывать вместе, но несколько месяцев назад дон Луиджи Магалоне дал приказ, чтобы они не смели даже видеться. Эти двое из экономии питались вместе, теперь же готовят пищу по очереди — сегодня один, завтра другой, и тот, кто приносит тарелку на стену, успевает вернуться домой прежде, чем другой выйдет, чтобы взять ее. А если они вдруг встретятся, бог знает, как это будет опасно для государства!

Мы вместе поднимались наверх — дон Козимино жил с женой и детьми недалеко от дома вдовы.

— Дон Луиджи очень усердно следит за такими вещами. Он стоит за дисциплину. Они обдумывают все вместе — он и бригадир. С вами, надеюсь, будут обращаться иначе. Но, во всяком случае, не огорчайтесь, доктор! — Дон Козимино с участием смотрел на меня снизу вверх.

— У них мания разыгрывать полицейских, и они хотят все знать. У каменщика были неприятности. Он беседовал с крестьянами и пытался разъяснить им теорию Дарвина о том, что человек происходит от обезьяны. Я не дарвинист, — и дон Козимино иронически улыбнулся, — но я не вижу ничего плохого, если кто-нибудь этому верит. Дон Луиджи, конечно, узнал об этом. Он устроил страшную сцену. Если бы вы слышали, как он шумел! Он кричал каменщику, что теория Дарвина направлена против католической религии, а что католицизм и фашизм — это одно и то же, и что поэтому говорить о Дарвине значит выступать против фашизма. И он даже написал в квестуру Матеры, что каменщик ведет подрывную пропаганду. Но крестьяне любят этого парня. Он хороший и все умеет делать.

Мы подошли к дому дона Козимино.

— Старайтесь сохранять хорошее настроение, — сказал он мне. — Вы только что приехали, и вам придется привыкать ко всему этому. Но все это когда-нибудь кончится.

И почти испугавшись, что сказал слишком много, добрый горбун кивнул мне и быстро ушел.

День клонился к вечеру. Подеста был уже на площади и ожидал меня, чтобы отвести к своей сестре. Донна Катерина Магалоне Кушанна сама приготовила кофе и домашнее печенье. Она очень сердечно встретила меня у входа, отвела в гостиную, обставленную скромной мебелью, полную дешевых безделушек, подушечек с вышитыми куколками и пьеро, спросила о семье, посочувствовала моему одиночеству и уверила меня, что сделает все возможное, чтобы хоть немного облегчить мое пребывание здесь, — словом была сама любезность. Донна Катерина была маленькая пухленькая женщина лет тридцати. Она была похожа на брата, но выражение ее лица казалось более волевым и страстным. У нее были очень черные глаза и волосы; жирная желтоватая кожа и испорченные зубы придавали ей болезненный вид. На ней было домашнее платье, небрежно застегнутое из-за жары и домашних хлопот. Она говорила высоким, пронзительным, всегда напряженным и восторженным голосом.

— Вы увидите, доктор, вам будет здесь хорошо. Насчет квартиры я позабочусь немедленно. Сейчас ничего нет, но скоро освободится. Вам нужно хорошее помещение и еще комнату для приема больных. Я найду вам и служанку. Попробуйте эти лепешки, вы, наверно, привыкли к более изысканным вещам? Ваша мама, вероятно, делает их лучше? Эти сделаны на здешний вкус. Но как же это получилось, что вас выслали? Конечно, это была ошибка. Муссолини не может быть осведомлен обо всем. И бывает ведь так, что человек думает, будто делает хорошо, а делает что-нибудь несправедливое. И потом, могут быть враги в городе. В этих местах есть даже высланные фашисты. Вот Арпинати, секретарь фашистской организации Болоньи, он выслан в деревню неподалеку отсюда, но ему разрешено ездить куда угодно. Теперь у нас будет война. Мой муж пошел добровольцем. Понимаете, находясь на таком посту, он должен был подать пример. Идеи не имеют значения, но родина… Ведь и вы за Италию, не правда ли? Конечно, вас выслали сюда по ошибке. Но для нас большая удача, что вы приехали.