Христианство Востока и Запада: в поисках зримого проявления единства - [93]

До XVII в. обе стороны признавали одна другую в качестве Церкви Христа и поддерживали, несмотря на все расколы, ограниченное общение в таинствах. Но с XVIII в. католики стали подвергать сомнению легитимность совершаемых православными епископами и священниками таинств, а в 1729 г. Рим запретил всякое «communicatio in sacris» между латинянами и униатами, с одной стороны, и восточными христианами-неуниатами, с другой. Греческие патриархи отреагировали на это тем, что объявили в 1755 г. католиков некрещёными. Так как обе стороны выражали свои претензии на экклезиологическую исключительность, их взаимное отталкивание переросло в обоюдное отрицание.

Итак, важнейшими этапами усиления раскола были: сначала противоречие культур, затем различное акцентирование богословских проблем, а вслед за этим последовавшие политические осложнения, усугублённые распадом Римской империи, и процесс формирования отчуждения перерос в экономическую борьбу и страшное, даже кровавое насилие со стороны тех латинян, которые называли себя крестоносцами. Церкви ощущали себя всё более отличавшимися друг от друга и богословски и в смысле церковного развития, и в XVIII столетии взаимное осуждение уже достигло высшей точки и стало рассматриваться как сугубо духовная проблема.

Перемена в понимании унии

При подготовке каждой унии присутствовало духовное требование крёстного отца: она должна была соответствовать завету Господа о единодушии. До посттридентского поворота в экк-лезиологии никто не сомневался в том, что и «раскольнические» объединения обладают благодатными средствами спасения, поэтому заключались унии с той целью, чтобы во славу Спасителя вновь сделать зримой поставленную под вопрос принадлежность христиан к одному целому.

Но благородная цель может быть омрачена, если при обмене мнениями, по недостатку истинно христианской готовности понять мысли, заботы и нужды другой стороны, в первую очередь думают лишь об осуществлении собственных намерений. Это так и получалось, когда «более сильная» церковь считала одну себя способной решить возникшие проблемы и хотела доминировать при определении условий унии, потому что, хотя она и воспринимала серьёзно свой духовный долг познакомить другие церкви с собственным пониманием проблем и быть всегда готовой прийти им на помощь, но при этом упускала из виду, что с духовной отдачей должно быть связано и восприятие опыта церквей-сестёр. Подобное поведение имел в виду Ив Конгар, когда указывал на то, как на протяжении столетий латиняне держались учителями по отношению к грекам, греки же, наоборот, считали себя учителями латинян, и как обе стороны в течение всего времени пытались убедить другую сторону в исключительной законности собственных воззрений.

Вместо того чтобы привнести духовные ценности раздёленных расколом церквей в общее решение проблем, при униях, которые проявлялись в условиях превосходства одной из них, воззрения «слабейшей» церкви, которые не нравились «сильнейшей», предавались забвению, и при этом христианский мир беднел. К этому ещё Августин в латинском переводе Евангелия от Луки 24:23 дал такое толкование «compelle entrare», которое позволяло светской власти принимать государственные меры, когда строптивые упрямо отвергали принятие христианской жизни в требуемой форме, ссылаясь на библейские тексты. Вплоть до нового времени там, где существовали в различной форме государственные церкви, руководители разных конфессий при «объединении» раскольников усердно сотрудничали с «господствующей» церковью.

К тому же часто происходило так, что «более сильная» сторона могла повлиять лишь на часть «более слабой» и «объединялась» для начала с нею в надежде, что остающиеся до поры «вовне» части «раскольнической» церкви со временем «найдут истинный путь» и придут следом; на деле же то, что называлось «унией», оборачивалось новым расколом, который происходил внутри «более слабой» стороны. С VI в., когда император Маврикий разделил армян, и до XX столетия, до создания новой униатской церкви в Санкт-Петербурге и до «возвращения» униатов в православие, было много «уний», последствием которых становился раскол.

Это ещё меньше соответствовало духовному призванию церкви, когда в посттридентское время заключали унии, чтобы спасти души, ибо были озабочены тем, что по ту сторону границы раскола «заблудшие овцы» находились на пути, угрожающем спасению. Как бы ни старались действовавшие в этих случаях оказать представлявшуюся им истинной и необходимой помощь к вечному спасению, в действительности по ту сторону границы раскола они отрывали верующих от Тела Христова, чтобы вновь привести их к Телу Христову, но на своей стороне. Их духовное рвение можно уважать, но их деятельность должна быть отвергнута.

При осмыслении утвердившейся в духовенстве мотивации мы каждый раз сталкиваемся с проблемой человеческой ограниченности в церкви, потому что в церкви духовные мотивы всегда существуют лишь постольку, поскольку они воспринимаются и претворяются в жизнь в конкретное время и в конкретном месте живущими людьми. Сверх того, ещё разного рода проявления ограниченности характерны для церкви, потому что как единственная в своем роде сложная реальность, которая формируется одновременно из человеческого и божественного элементов, она несёт на себе печать всего, что характеризует людей, которые могут быть её членами. Их слабости влияют на состояние конкретных местных церквей; исторические обстоятельства добра и зла, их надежды и желания; их успехи и неудачи; возможности и условия времени; их социальные, экономические и культурные обстоятельства, а также национальные и даже националистические устремления, — всё это исторический контекст существования местных церквей. Церковная жизнь местных церквей находится под водительством Святого Духа, но она одновременно несёт на себе отпечаток исторической ограниченности составляющих её членов. Это делает каждую унию историческим событием; поэтому, чтобы понять его смысл, необходимо исследовать, при каких конкретных обстоятельствах к унии стремились, как её заключили, что ей препятствовало и даже, возможно, что не допустило её.