Христианство в свете этнографии - [51]

Для христианского Евангелия евреи это уже чужой народ, отсеченная ветвь, евреи сами себя отсекли, отделили от царства божия.

В своей лицемерной мягкости христианство и здесь суровее и жестокосерднее Ветхого завета.

Таков же и рассказ из Матфея об исцелении одного из бесчисленных и нудных бесноватых.

«Подошел к нему человек и, преклонив перед ним колени, сказал: «Господи, помилуй сына моего. Он в новолунии беснуется и тяжко страдает, ибо часто бросается в огонь и часто в воду».

Иисус на это смиренное и горестное обращение почему-то забранился: «О, род неверный и развращенный, доколе буду с вами, доколе буду терпеть вас? Приведите его ко мне сюда»" (Матф., 17, 14).

Впрочем, может быть, уж слишком ему надоели бесноватые.

Христианство, как известно, победило в результате революции, одной из наиболее поразительных и неправдоподобных, какие только видел мир. Отсюда обыкновенно делают вывод, что христианство, христианская революция, принесла миру обновление и возрождение. В этом позволительно усомниться.

Христианство как идеология было плодом разрушения античного мира, а не его возрождения, и оно несет в себе эти явные признаки распада и гниения.

В своей богословской и философской концепции христианство нисколько не выше языческого политеизма. Оно просто заместило группу суеверий европейского средиземья другой соответствующей группой суеверных идей из передней Азии и заместило одно многобожие другим. Вместе с тем оно подкопало, а потом подсекло всю античную философию, а также и науку и сделало их невозможными на долгое время. Эпоха христианства — это эпоха роста всевозможных суеверий, мало того, это объединяющая формула для различных суеверий, наводнивших Рим с востока, против которых лучшие римляне восставали так долго и напрасно еще задолго до победы христианства.

Именно поэтому, формально победив, христианство оказалось совершенно беспомощным пред побежденным язычеством. Оно всосало и ассимилировало все местные культы, все статуи, иконы, амулеты, вещие сны, жертвоприношения, ибо оно не было выше греко-римского язычества.

Однако некоторые элементы этого процесса представляли явное ухудшение. Христианство заместило культ красоты и юности особым культом безобразия и старости, ввело и расплодило мощи, монастыри, церковную организацию, безбрачное духовенство. Оно организовало суеверие и создало из него правильную систему. Оно сосчитало местных богов, т. е. святых, ввело им арифметический учет, бухгалтерию, правила канонизации, составило библиотеку житий, по алфавитному указателю, по списку молитв и дней.

Его беспредметная революционность и приверженность «к малым сим» скоро выдохлась.

Ослабление этого духа заметно уже по дороге от евангелия Луки к евангелию Матфея.

Перейдя на загробную ориентацию, утвердившись на базе «Царство мое не от мира сего», христианство заняло по отношению к царству земному двойственное положение: 1) царство мира сего есть зло, от которого надо бежать, 2) царство мира есть нечто безразличное, с которым не надобно спорить.

Таким образом отречение от царства земного привело к признанию и поддержанию царства земного. Христианство стало поддержкой государства и власти, его идеология сделалась подголоском и эхом интересов и идеологии правящих классов. Процесс этот начался рано и быстро достиг полного развития.

«Малые», о которых заботился Христос, были всегда только нищие, калеки, негодные элементы, выброшенные из жизни, только засоряющие общественные щели и каналы. Метод социальных улучшений состоял в раздаче милостыни, по возможности помельче и большему числу. «Ибо нищих всегда имеете с собою и, когда захотите, можете им благотворить» (Марк, 14, 7). Сотни пятаков, которые русские купчихи, бывало, раздавали босякам на помин души своих присных и которые попадали тотчас же в кабак через дорогу, это и есть социальное применение евангельского принципа.

Революционность христианства в дальнейшем не раз возрождалась припадками, в сектантских движениях и в крестьянских восстаниях, но она никогда не приводила к прочным победам, и если бывала победа, то она уходила из рук и расползалась прахом.

Но, быть может, самое существенное в христианстве есть присущий ему особенный культ лицемерия.

По отношению к Ветхому завету христианство представляло ряд сантиментальных преображений, а сантиментальный стиль ведет всегда к лицемерию, к покрытию сущности дела лаком и позолотой красноречия. Это произошло и с христианством в огромнейших размерах.

Бичуя лицемерие, чуть не на каждой странице Нового завета, христианство бичует и само себя. Его неестественное миролюбие с теоретическим подставлением ланиты под бьющий удар, такие правила, как «любите ненавидящих вас», «благословляйте проклинающих вас», на практике вели к затемнению здоровых инстинктов жизни.

Эти инстинкты возвращаются опять в том же зверином образе, прикрытом фиговыми листочками христианского учения. Грех лицемерия чувствуется во всем Новом завете. Он вырастает в деяниях апостольских, в приглаженных посланиях Петра и Павла. Распри ранних партий, война против павлинистов, ненависть иудео-христиан к язычникам, все это замазано, приглажено. В Ветхом завете тоже довольно изменений и смягчений, но не мало осталось старинной первозданности, едкой кислоты и жгучего огня.