Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах - [32]

Но и это прекрасно. Потому что это будет мир людей, а не «желудочно-удовлетворенных кадавров»[15].

Понимание же непрерывности, неизбежности исторического процесса, понимание важности исторической оценки и её несовпадения с оценкой нынешней всегда служило серьезной духовной опорой — и для верующих, и для неверующих людей. Примеров — мириады. Ну вот, пожалуйста, народовольцы, книга о которых (Н. А. Троцкий, «Народная воля перед царским судом») недавно попала мне в руки. Степан Ширяев на «Процессе 16-ти» в 1880 г. говорил в суде: «Вы представители заинтересованной стороны и не вам судить меня трезво и беспристрастно. Но я верю — и эта моя единственная вера утешает меня во все горькие минуты жизни, что над всеми нами, и над вами в том числе, есть суд высший, который произнесёт со временем свой правдивый и честный приговор; этот суд — история». И этот приговор, как мы знаем, народовольцы угадывали безошибочно. В прокламации 1879 г. по поводу казни В. Дубровина «Земля и воля» писала: «Нас называют отщепенцами земли русской, — мы, действительно, отщепенцы, но отщепенцы в смысле нравственного превосходства перед поклонниками монархизма, в смысле искренности нашей любви и преданности земле русской».

Но без стержня — религиозного или атеистического, но без стержня, — так легко оскотиниться… Из подслушанного в курилке:

— Сегодня кино…

(После паузы, задумчиво):

— Не, кино завтра. Сегодня рыбный суп…

Вот это страшно. А вовсе не «мир атеиста».

***

29.9.74

(Лагерь № 17, пос. Озёрный, Мордовия)

К. А. Любарский Письмо С. А. Желудкову (от 06.10.1974)

Из письма жене:

***

Ты пишешь, что меня посчитали за еврея. Конечно, тут только за него и принимали. Как же, три приметы: очки носит, книги читает и с евреями дружит. Сначала я пытался — в интересах точности — поправлять, а потом перестал. Рассматриваю это как честь. Уж очень неприглядно выглядят тут, в здешних условиях, мои компатриоты — православные. И лишь здесь я оценил в полной мере еврейский рационализм, культуру духа, социальную активность. Чётко понимая, что это, увы — черты иной, нежели моя, нации, и оставаясь русским со всеми минусами и плюсами русского — я — при всём этом — завидую этой высокой культуре духа и беру её за образец. И чем больше кривых и подленьких усмешек — тем более утверждаюсь в этом.

Православие — и само по себе и запечатлённое в сформированном им народе — незримыми нитями восходит к эллинской культуре. При всём их различии, особенно разительном в отношении к культу тела, например — у православия и эллинства есть общее в главном. Это — завершенность, окончательность. Эллинский идеал красоты, духа и т. п. и православный идеал — это истина в последней инстанции, завершённая истина, к коей уже не прибавить ничего и не убавить. Точка. Конец. Завершение цели. Венера Милосская — эталон. Платоновское государство — идеал. «Москва есть третий Рим, а четвертому Риму не бывать». «Не может быть иного идеала человечности, кроме Иисуса Христа». Это прекрасно, но это в чём-то смыкается и с идефикс, с неподвижной идеей, которая потому и неподвижна, что ей некуда уже двигаться. Она заполняет собою всё сущее. В противоположность этому иудаизм и еврейская культура — незавершенность, развитие, вопрос, сомнение — принципиальные сомнения, принципиальная незавершенность, двусмысленность, если хочешь, побуждающая к разрешению её. При всём величии и красоте неподвижной идеи — идея незавершенности не может не импонировать человеку науки, исследователю, человеку, который кожей чувствует, что мы в потоке истории и что нам и идеалам нашим ещё меняться и меняться до бесконечности.

Разумеется, я намеренно огрубил и упростил эту дихотомию. На самом деле в идеологиях обоих типов — эллинской и иудейской — присутствуют и черты друг друга. Но в основном суть дела, на мой взгляд, именно такова.

Раз уж я опять затронул эту религиозно-философскую тематику, и раз мне, как ты грозишься, предстоит ещё сражаться с несколькими верующими, я хотел бы затронуть здесь ещё два вопроса, которые, как мне кажется, должны тревожить любого христианина.

Первый вопрос я уже как-то затрагивал вскользь в письме Сергею Алексеевичу, но внятного ответа не получил. Это вопрос о тождестве христианского мышления и мышления тоталитарных идеологий. Оно, на мой взгляд, не случайно. После того шага вперед, который сделал иудаизм по сравнению с язычеством, отъединив идею Бога от её материальных носителей на земле, христианство явно отступило назад. Идея Богочеловека, воплощения Бога в человеке, при всей её красоте и личном величии данного Богочеловека, создала опасную модель: принципиальной возможности почитания Бога в человеке. Видимо (если принять на минуту идею искупления), той же цели следовало добиваться иными средствами, ибо нельзя человеческий ум, такой как он есть (а Бог не может не знать, каков он), после искупления вновь подвергать соблазну Богочеловека. Именно по этой опасной модели были созданы и всё католичество с обожествлением Папы, и галликанская, и англиканская церкви, даже протестантские церкви, в теории отвергающие обожествляемого главу, на практике всегда выдвигали то Кальвина, то Цвингли. Идея