Храню тебя в сердце моем - [14]

«Сэр, мой тяжкий долг – уведомить вас, что мы получили рапорт из военного ведомства о смерти…» Он не стал читать дальше и уже не обращал внимания на светлоглазого парня, который доставил телеграмму им с Иди. Дочь и парень с телеграммой стояли по разные стороны двери и смотрели на него, а он повернулся к ним спиной.

Он вспомнил теперь, как не удавалось – без сомнения, просто не хотелось – осознать всю чудовищность того, что он прочел в этой первой фразе, и в результате он молча направился прямо в рабочую комнату, чтобы начать раскройку ткани по лекалу, чем потряс Иди. Возможно, если ему удастся забыться в успокаивающем скрежете ножниц, разрезающих дорогую ткань по белым меловым линиям, вместе с мелом исчезнет и правда той телеграммы. Эти линии никогда не подводили – он всегда руководствовался ими, на них можно было положиться. А потом он услышал тихий голос. «Их можно стереть, – сказал голос. – Как Дэниела».

Дэниел был таким же надежным и твердым, как белый мел Эйба, и оказался таким же уязвимым, когда немецкая пуля при обстреле попала ему в шею, как они узнали потом. В те дни, когда Эйб ощущал прилив оптимизма, он думал о том, что Дэниелу повезло – он умер мгновенно: не было ни боли, ни оторванных конечностей, ни кровотечения, ни пустых утешений товарищей, пока жизнь постепенно уходит. В одно мгновение его мальчик был здоровым и полным сил, а через секунду его уже не было, его тело превратилось в пустой сосуд, как стреляные гильзы, валяющиеся на поле боя.

– Хм? – промычал он, очнувшись от воспоминаний и отрываясь от тарелки.

– Отец, ты слушаешь? – повторила Иди, тревожно хмурясь.

– Да… Да, конечно, – подтвердил он. Потом допил остатки чая и, поставив чашку и блюдце обратно на маленький столик рядом с креслом, убрал чаинку с языка. И сразу же пожалел, что это сделал. Его давно умершая супруга, Нина, считала это дурным предзнаменованием. По ее уверениям, старшая из ее теток была наделена «шестым чувством» и всегда предостерегала, что вынимать чаинку изо рта – не к добру. Ему вспомнились странные слова Нины: «Эстер сказала бы, что тот, кто вошел в вашу жизнь, или то, что вы делаете в данный момент, будет иметь большое значение. Имейте это в виду».

Зачем только он убрал эту чаинку с языка? Теперь получалось, что он должен или внимательнее изучить таинственного Тома, или пойти наперекор Нине. А Нину все и всегда слушались. «Но почему именно сейчас, любовь моя?» – молча взмолился он. Почему с этим незнакомым иноверцем, который для его почти уже помолвленной дочери явно имеет такое же значение, как несчастный бездомный щенок?

– Почему вас не оставили в психиатрической клинике Фриерн Барнет? – вдруг спросил Эйб.

Он знал, что дочь будет возмущена этим вопросом, но увидел, что гость улыбнулся, по-видимому, не обидевшись, и начал спокойно отвечать. Эйб посмотрел на человека, сидящего напротив. Он был выше Дэниела, которому всего дюйма не хватало до шести футов. Хотя Джонс утверждал, что потерял память, самообладание явно осталось при нем. Он сидел прямо, но в какой-то степени расслабленно, ни капли не тушуясь перед слушателями. Он вел себя с подчеркнутым уважением, но Эйб решил, что это скорее уважение к пожилому человеку, чем признание его превосходства.

Больше всего его беспокоила заинтересованность дочери. В свои двадцать три года она не проявляла склонности к театральности, как юные дочери его друзей, но тем не менее была уязвима. Потеря брата очень повлияла на нее. Его любовь к Иди, единственному оставшемуся члену его небольшой семьи, была безгранична, и будь он проклят, если позволит какому-то привлекательному саперу, вернувшемуся с фронта с осколочным ранением и печальной историей, похитить ее сердце, которое не просто несвободно, ведь она еще и обручена.

Для дочери Эйб Валентайн спланировал этот брак сам. Сын Леви, Бенджамин, был для нее идеальной парой.

– Простите, но вы сказали, что были в психиатрической клинике? – переспросил Эйб.

– Да, именно так, сэр. Но меня перевели, потому что это учреждение предназначено для умалишенных, а что касается вернувшихся с фронта солдат, там в основном занимаются людьми с психологическими проблемами.

– К вам это не относится, насколько я понимаю? – спросил Эйб, старательно пряча сухость своего вопроса.

Том поставил чашку и блюдце на столик, благодарно улыбаясь Иди.

– Потеря памяти, возможно, сделала меня ворчливым, даже раздражительным, но я не стал враждебным или опасным ни для кого и ни для чего вокруг себя, сэр. Проще говоря, мне кажется, что я оказал военному ведомству услугу, избавив его от своего присутствия.

– И что же вы намерены делать дальше?

Он увидел, как Джонс надул щеки, и заранее знал ответ.

– Точно не знаю. Сегодня утром я просто хотел оказаться как можно дальше от госпиталя. Я устал расхаживать перед исполненными надежд семьями, а потом смотреть, как они все вместе разочарованно качают головами.

– Это, должно быть, унизительно, – пробормотала Иди.

– Совершенно верно. И ужасно печально. Я больше не мог смотреть на отчаяние очередной семьи, потому что я оказался не тем, кто им нужен, и каждое покачивание головы терзало мне сердце. Кроме того, я хочу сам принимать решения – уверен, именно так и было в моей гражданской жизни до войны. И я не вижу оснований, почему это должно измениться сейчас. Я не болен. Я просто потерял память.