Лицами — шимпанзе стопроцентные. Разве что отличаются, когда улыбаются — клыки у них небольшие, скорее, как у людей… скажем, как у людей с крупными зубами. Нет звериного оскала. А так — один в один: тёмное безволосое лицо, морщинки, уши оттопыренные. Очень эмоциональные лица, выразительные.
Среди караванщиков женщин не было. Их было пятеро, а главный — красивый мужик в такой своего рода бурке из валяной верблюжьей шерсти, вышитой бусинами, и в валенках, тоже вышитых. И у него очень странно росла борода: в ямочке под нижней губой — белоснежная прядь, а сама борода — тёмная, кудрявая. И чёлка тоже белоснежная, при том, что вся остальная грива — тёмная, под цвет горького шоколада. И глаза большие, но вприщур, умные и цепкие.
А пахло от него верблюдами и каким-то местным благовонием, вроде пачулей — для меня тяжеловатый запах, густой, но точно благовоние, а не случайный запашок какой-нибудь.
Он мне поклонился одной головой и сказал:
— Спасибо тебе, милосердный бог. Прими наш дар и назови своё имя — чтобы мы могли к тебе воззвать, когда спустимся в долину, и зарезать тебе козу.
Ну, он сказал не «козу», точно так же, как их верховые — не верблюды. Но наши этнографы так настроили мой дешифратор.
Да дело, конечно, не в козе. Он просто знал, что я — бог, что тут, на горе, живут боги, владеющие божественным светом, и это его особо не смущало. И ниц падать он не собирался. И никаких особых привилегий себе не клянчил. Очень спокойно и уважительно отнёсся: ну вот — далонги, а вот — бог, бог с далонгами хорошо поступил, они оценили и пришли благодарить без всякого фанатизма и истерик.
Его товарищи мне дары протянули. Хлеб-соль, как я понял: какие-то кремового цвета лепёшки, мешочек — довольно объёмный, но с чем-то лёгким, и сушёные то ли ягоды, то ли фрукты, нанизанные на верёвочку.
Я их дары серьёзно принял и говорю:
— Имя моё — Евгений, козу мне резать не надо, потому что крови я не люблю, а люблю благовония. Будете приносить жертвы — лучше сожгите немного ароматных веществ, так я лучше услышу. И не рассказывайте обо мне особенно, потому что я — одинокий бог. Вы — храбрые и сильные, я оценил, поэтому помогаю. Сейчас придёт мой раб и принесёт вам божественный напиток, чтобы вы согрелись. Пойдёмте в тепло.
И далонги чуть-чуть глубже поклонились, в благодарность: ну, серьёзное же дело — бог их приглашает в своё жилище. Тогда старший и представился:
— Моё имя, — сказал, — Гве-М-Ин, Снег На Склоне. Мы тебе, бог Еф-Геу-Ний, Брат Огня, будем приносить жертвы так, как ты велишь, и в долине о тебе не расскажем.
Сходу моё имя чуток переделал так, чтобы далонгам было понятно. А я не стал, конечно, спорить. В общем, мы отлично поладили.
Я их пригласил в нижний холл под маяком и заблокировал все выходы наверх, кроме ходов для мехов. Запустил все камеры, которые в холле были, съёмку со всех мыслимых точек. И вызвал своего кухонного меха — божественного раба в виде столика с ручками-захватами, на колёсиках. Он привёз пять стаканов глинтвейна со стимулятором, рассчитанным на физиологию далонгов, и печенье в тарелке — я биохимический анализ, самый примитивный, быстренько прогнал, чтобы у гостей после божественной трапезы животы не бурчали.
Не забурчали — у нас биохимия схожая. Но впечатлились они очень сильно. Надо думать! Вкушали амброзию, не что-либо!
Я тогда их основательно порасспрашивал. Сказал им, что я — Брат Огня, смотрю в небеса, на игры других богов, летающих, а в делах далонгов не очень хорошо разбираюсь. Что мне интересно. Далонги особенно не удивились и не смутились. Гве-М-Ин рассказал, что — вот, он с братьями везёт с родины, с восточной стороны гор, на западную сторону, в долину, хороший товар. Собственно, валенки, женские шали из отличной шерсти и что-то наподобие широких шерстяных поясов, которые для тепла надевали под верхнюю одежду. А в долине намерен купить кореньев г-ман, которые заваривают, чтобы придать сил и прогнать лихорадку, растёртого зелёного зерна и священного масла из любовных цветов. И это всё привезти домой, чтобы дома продать. Купец, в общем. И небедный.
Я сказал, что раз уж они в гостях в моём доме, то пусть остаются, пока не утихнет пурга. Заодно и верблюды отдохнут. За это далонги мне спели, хором. Звучало довольно сурово, но, по-моему, это было какое-то классическое храмовое песнопение. Вроде того, что если боги помогают, то люди к ним — со всей душой.
Караванщики мне тогда тоже очень помогли. Я их отлично рассмотрел, занёс в базу двух рабочих нейросетей почти три часа записей, я запомнил ощущения от далонгов, их запах… вот только никак не смог придумать объяснение, почему богу хочется их потрогать — и не выяснил, каковы они на ощупь.
И мы с Гве-М-Ином расставались настолько друзьями, насколько вообще бог может подружиться со смертным. В такой культуре, как у далонгов — да запросто!
Не поймите меня превратно: им было очень интересно. Они тоже всё рассматривали, обнюхивали, с предельным любопытством попробовали мою амброзию с печеньками, трогали обшивку двух диванов, наблюдали за мехом, как он движется, как убирает внутрь себя пустые стаканы и крошки. Но вообще не боялись. Ни грамма.
