Хранители памяти - [4]

Их интересовало, но не потрясало. Они ещё мыслили по-первобытному здраво: ясно ведь, что жилище бога отличается от жилища смертных, правда? Потрясающе было бы, если бы не отличалось.

Какая-то в далонгах была трогательная внутренняя свобода. В общем, они мне понравились. И за то, что они выдали мне кучу всякой полезной информации, я их ещё маленько одарил на прощанье.

Когда они вышли в поголубевшее успокоившееся утро, я подозвал Гве-М-Ина и прицепил к нему на бурку блестящую пуговицу орнитологической камеры, которую у меня биологи забыли. Ну, сколько проработает, столько и проработает.

— Это, — сказал я, — амулет на удачу. Если не вмешаются злые силы, у вас будет хорошая торговля.

Гве-М-Ин мне шикарно широко улыбнулся — и, уже уходя прочь, далонги долго оборачивались и трясли над головами руками, сцепленными в замок. Мол, мы твои друзья, добрый бог. Чистое везение.

* * *

Камера Гве-М-Ина проработала несколько суток — видимо, аккумулятор там был старый или просто сел, мне ж не пришло в голову проверить. И звук она не передавала, только изображение. Но и это оказалось мне очень полезно — уникальный контент же! Я загрузил в свою рабочую базу и чёрные леса в снежной пелене, и город, утопающий в снегу: рабы в коротких бурках расчищали дороги деревянными скребками. Я увидел их небольшие, но натурально каменные дома — из плиток дикого камня, с оконными проёмами, закрытыми деревянными ставнями. Дым, поднимающийся в ледяное небо. Горожанок, укутанных в расшитые пёстрые платки, поставивших на снег кувшины с водой, чтобы не мешали болтать. Стадо коз, мохнатых шаров с острыми рогами, на тонких чёрных ножках. Заиндевелую деревянную статую, мощного далонга, заносящего над головой копьё.

Замечательную статую. Совсем не первобытное примитивное искусство.

Я очаровался далонгами. Мне только хотелось, чтобы они были больше похожи на людей — и я их во внутриВиде слегка идеализировал в смысле человекообразности. Сначала они стали немного меньше похожи на шимпанзе, потом ещё немного… последние модели уже напоминали чуть-чуть диковатых темнокожих людей.

Сюжеты пока не продумывались, но я выстраивал мир и лепил героев. Они потихоньку обживались, обретали плоть и кровь… меня огорчало только одно: я так и не выяснил, каковы далонги на ощупь. Но пока мне хватало и визуала.

Я работал с нейросетями часов по шесть, а то и по восемь — пока не уставал концентрироваться. Включаешься в систему, запускаешь своё собственное воображение — и система, связка машины и твоего живого мозга доводит грёзы до предельной достоверности, конкретизируешь, конкретизируешь… Удивительный кайф: смотреть, как смутный образ, который зародился в твоём воображении, потихоньку очищается и становится всё более чётким — до полной осязаемой телесности.

Моим истинным бриллиантом в этом внутриВиде был вкус местного хлеба, в который добавили местные же пряные травы. Благоухал он, как пряник, но на вкус был солоноватым и слегка тягучим, резиновым, как немного полежавший французский багет. Плюс — запах сушёных фруктов, плюс — запах трав в том мешочке, из которых далонги в долине заваривали себе травник.

Я уставал, как в поле — после сеанса доползал до постели, падал и отключался. Но стоило того! У меня было ощущение, что я создаю шедевр.

Отдыха ради я бродил по горам — но, конечно, тоже не праздно. Я разглядывал всё, что попадалось мне на глаза, я трогал мох и мелкую поросль, похожую на вереск, слушал, как поют, раздувая горловой мешок, тёмно-красные ящерицы, записал на видео полёт громадных зубастых орлов… В общем, моя жизнь была полна, я не заметил, как прошло коротенькое ледниковое лето.

Осень промелькнула, как одна неделя. И пришла свирепая зима умеренных широт Фреоны.

Я снова заперся на маяке, чтобы доделывать внутриВид. И в один прекрасный день — впрямь прекрасный, потому что светило солнце, небо было голубое и ледяное, а мороз обжигал, как кипяток — меня отвлёк неожиданный и еле слышный сигнал орнитологического следящего устройства.

Камера давным-давно приказала долго жить. Но вот детектор ещё чуть-чуть тянул — и сенсоры маяка засекли его на расстоянии меньше километра.

Я выскочил на смотровую площадку.

По сияющему снегу довольно бодро шли мохнатые чёрно-белые верблюды Гве-М-Ина.

Я подумал, что, наверное, торговля у него получилась — ничего себе. И не ошибся.

Я потом узнал, что нижняя тропа была ещё вполне проходима. Но караванщики специально пошли более длинной и тяжёлой дорогой: они хотели поблагодарить своего бога-покровителя. И нормальную жертву ему принести.

Этого я не предвидел.

А вот не вступай в несанкционированные контакты с ксеносами ради своего сомнительного искусства…

* * *

Вообще-то я видел, что их теперь шестеро. Но мало ли, кто мог присоединиться к каравану. Может, новый компаньон Гве-М-Ина или паломник какой-нибудь. Меня это и не встревожило, и не озадачило.

А уважаемый караванщик мне радостно сообщил, когда верблюды улеглись на отдых:

— Великий бог Еф-Геу-Ний, твоё благословение принесло нам большую удачу! Мы везём домой, помимо прочего, три зеркала из священной бронзы, которым нет цены. Ещё ни разу нам не было такой удачи в торговле. И за это мы благодарны тебе и дарим тебе самую прекрасную девственницу, какая только нашлась на невольничьем рынке в долине.