И боевых верблюдов в Динкином родном городе не было. Три или четыре верховых верблюда возили царских гонцов, а все остальные ходили пешком. Поле вспахивали солидные и тяжёлые быки на коротких ногах.
Динка, пережив нашествие, вспоминала о нём, как выжившие в Хиросиме — об атомном ударе. Жаркий, слишком огромный для человеческого разума, рвущий душу ужас.
Как всё горело.
Как воины тьмы убивали горожан, рубили на скаку. Как отца проткнули копьём. Как жених пытался отбиваться палкой, палку выбили, разрубили ему мечом голову. Как сама Динка пыталась ускользнуть, пригибаясь, прячась за забором — и тут забор рухнул, её ударили по голове, перекинули через седло…
Динкина концентрация меня поражала. Она держала предельную концентрацию при удивительно чётких образах иногда по четыре-пять часов подряд — и потом, вывалившись из кромешного ада войны, обнимала меня, утыкалась в мою грудь и рыдала без слёз. И я её обнимал, мою мохнатую сестрёнку — в кровь кусая губы от ярости и бессилия.
Я почти не использовал видео, которое записал, когда у меня гостили караванщики. В нём просто отпала нужда. Я забросил старые наработки — и склеивал, чистил и монтировал живую Динкину память. Это было правильнее, честнее и вернее, чем любые сказки, которые я мог тут сочинять про далонгов. Они же тоже приматы, далонги! Они такие же, как мы — вот, и этот грабёж, который учинили жители большого и богатого города в маленьком городе Динки, эта охота на чужаков, военная удача… как кусок из истории Земли, вот что я думал.
А Динку не изнасиловали, её связали и везли в повозке, давая ей пить и даже есть на привалах — и она понимала: чужаки по её причёске, одежде и повадкам догадались, что она девица. Что она — жертва.
Её везли — и она представляла себе алтарь злобного бога войны, залитый кровью пленников.
А Гве-М-Ин отозвал в сторонку охрану и раскрыл мешочек со счастливой пыльцой. Всем по щепотке за девчонку с речной излучины. Он не отбирает её у богов, нет! Он просто отвезёт её в жертву другому богу на ту сторону гор…
Мы закончили внутриВид, когда уже начиналась весна. Я ни за что не справился бы так быстро, если был бы один — и уж точно было бы не сравнить результат.
История заканчивалась тем, что чёрно-белые верблюды Гве-М-Ина не спеша уходили в густой снегопад — и на спине одного верблюда сидела моя суперзвезда и главная героиня, укутанная в бурку. Этот кусочек делал я. Героиню «снаружи» вообще делал я — и это получился очень новаторский приём. Мы создали внутриВид как бы из двух глаз: мне слишком хотелось показать, насколько на самом деле прекрасна Динка.
А её позиция, её точка зрения — это для того, чтобы у всех до печёнок дошло, насколько у нас много общего. Биологи-то правы: это больше, чем любая конвергенция. Это какие-то хитрые штуки, странные совпадения, порой случающиеся во Вселенной — будто люди и далонги выросли из одного семечка, только побеги дали разные.
— А маяк мы не будем показывать? — спросила Динка, обнимая меня. Невероятно была ласковая в последнее время.
— Нет, — сказал я. — Не будем, потому что выйдет, как будто мы придумали слишком хороший конец специально. Пусть те, кто будет погружаться, думают, что там дальше случилось. Пусть долго думают.
— И теперь ты улетишь на Землю, а меня оставишь с этнографами? — спросила Динка.
Я здорово удивился:
— Откуда ты знаешь?
Она тихонько фыркнула:
— Во время погружения я иногда видела образы, которые ты потом выбрасывал. Человек Олег, человек Дмитрий Антонович… этнографы. Где-то в деревне, где тепло. Ты их никогда не доводил до настоящей чёткости, но концепты я помню.
Я только присвистнул:
— Ничего себе… ты, значит, втихаря с помощью рабочих нейросетей мои мысли читаешь?
Динка рассмеялась:
— Я не читаю. Я вижу. Только то, что ты сам показываешь. Чувства тоже передаются… я знаю, что ты хорошо про них думаешь, про этнографов. Что они хорошие люди. Только мне грустно.
— Почему? — удивился я. — У тебя же теперь в городе на излучине всё равно никого нет. Там вообще мало кто выжил, я думаю. Ты такая одарённая, ты тамошний язык выучишь ещё быстрее, чем русский — он на ваш похож. Выйдешь замуж, дети пойдут…
Она привалилась к моему плечу, взяла меня за руку и принялась мои пальцы перебирать. И сказала грустно:
— Дети — хорошо. И замуж — тоже хорошо. Но, знаешь, я думала, что ты любишь сказки. Что мы потом будем генерировать какую-нибудь сказку… про крылатых рысей, про демона с глиняной головой… про поле упавших звёзд… Не будем, да? Тебе уже не интересно?
Вот и приехали, подумал я. Динка же — внутривидчик, поэтесса, художница. А я, получается, хочу у неё её краски с кистями отобрать и отправить на кухню. Да ещё пытаюсь себя убедить, что это нам обоим будет хорошо — и что я сам как-то проживу без неё.
Ну да. Моя натура, за которую меня били мало. Показал ей, в чём её талант, воспользовался — и всё. Спасибо, барышня, вы свободны. Валите в деревню детей рожать. А у меня будет релиз нового внутриВида, перспективы, награды на фестивалях и прочее, подобное…
За счёт Динкиных ужасных воспоминаний.
И никаких ей, значит, сказок?
И я решил.
