Хранитель времени - [24]

В тряпице лежал набор алмазов для резки стекла.

Быков, сощурясь, смотрел на алмазы, потом протянул руку, взял один и тут же положил обратно. Некоторое время он молча думал и, наконец, взял другой; ручка инструмента порыжела от долгого употребления, она истерлась и блестела, точно отполированная: так волна полирует камень.

— Вот тут намечено, — сказал Иван Капитонович, осторожно показывая на стеклянный край, но старик даже бровью не повел.

Он сам тщательно проверил все размеры, потом опять взял в руку выбранный им алмаз и, прищурясь, уставился на стекло. Все его маленькое, костистое тело напряглось, он поднял руку и неуловимо мягким, сильным и точным движением, как хирург, рассекающий живую ткань, провел алмазом по стеклу.

Послышался игольчатый треск и ровная линия пересекла снизу доверху зеркальную поверхность.

Старик покашлял и стал своими сухими, крепкими, как сталь, пальцами неторопливо отрывать от стекла узкую полоску.

Иван Капитонович снова вытер платком лоб.

На его глазах старик Быков отломал от стекла длинную полосу, легко, словно леденец.

Потом аккуратно завернул инструменты в ту же мягкую тряпицу, положил их в кошелку, которую вытянувшийся в струнку Тимофей уже держал для него наготове, и зашагал к дверям.

— Стекло оно и есть стекло, — сказал старик строго, ни к кому не обращаясь, и вышел на улицу.

Два бородатых сына, подхватив сумки, выстроились по его бокам.

Они уже завернули за угол и скрылись, а Иван Капитонович все стоял и смотрел на светлое, как вода, стекло, в котором лениво вспыхивали и порхали золотые пушинки. Потом тихонько провел ладонью вдоль среза и засмеялся.

— Ну ты подумай! — сказал он восхищенно.

Он обожал умные новые машины, точные приборы, могучую современную технику, без которой не мыслил работы на строительстве. Но всякий раз, когда он видел мастерство человеческих рук в его первозданной нагой красоте, он испытывал невыразимое восхищение.

Сколько ни жил он на свете, душа его не уставала изумляться чуду человеческого труда.

Иван Капитонович стоял совсем один в гулком, заляпанном раствором зале, рядом с пустынно сияющим огромным стеклом, и перед глазами его по-прежнему маячил старик Быков. Он видел старческую руку — сухую, желтую, как воск, руку, в которой волшебным образом таилась стальная сила и опыт многих трудовых лет, и дивное в своей гордой точности движение этой стариковской руки, рассекающей ослепительно сияющую стеклянную плоскость, казалось Ивану Капитоновичу полным красоты и поэзии.

— Ну ты подумай… — повторил он еле слышно и покачал головой.

Через секунду он уже сидел в «Волге», которая раскалилась от солнца, как духовка, и ехал к себе в управление.

А потом был длинный день с бесконечными телефонными звонками, оперативками, совещаниями, заботами, неполадками, нескончаемым потоком люден, каждый из которых чего-то от него ждал, людей с разными требованиями и разными характерами. Был обход объектов, когда он то лазил по перекрытиям, наполненным жарким ветром, то шагал по площадке, чихая от пыли и уворачиваясь от ревущих самосвалов, оставляющих за собой синеватое едкое облако. И был торопливый обед в заводской столовой, и заседание парткома, и прием венгерской технической делегации, и разбор жалоб, и беседа с секретарем комсомола, и еще многое, многое другое, что, соединяясь вместе, составляло его обычный рабочий день.

Когда Тыркин привез его домой, уже был вечер.

Иван Капитонович открыл дверь своим ключом и тотчас же услышал обычный разноголосый шум, идущий из столовой.

Все семейство собралось к ужину. Ему был виден с порога длинный стол, плотно обставленный стульями, и множество голов: за столом ужинало, наверное, человек пятнадцать.

Справа темнели вихрастые упрямые мальчишеские затылки; слева блестели седые, тщательно причесанные головы старух: то были тетя Соня и Анна Ивановна, их старые подруги и подруги их подруг; а с другой стороны стола галдели близнецы, Андрюшка, Андрюшкин друг Сашка и их товарищи. Между старухами затесались два молодых инженера, недавно приехавших из Свердловска, и московский режиссер, снимающий фильм о строительстве.

Оленьки не было: она хлопотала на кухне, чтобы накормить всю ораву.

Она уставала от бесчисленного количества людей, ежедневно наводнявших дом, от того, что всех их надо было накормить и напоить и поговорить с каждым, — уставала так, что к вечеру валилась с ног, но жить без людей не могла. И Иван Капитонович тоже уставал от того, что двери в доме не закрывались — целый день кто-то входил и выходил, за столом собиралось столько народа, что не хватало стульев, а если шли соревнования по хоккею, то к телевизору было невозможно протиснуться.

Конечно, все это могло изрядно утомлять после рабочего дня. Но он привык, что в доме полно людей, привык к тому, что вокруг всегда шумно, радушно и весело, и так же, как Оленька, жить без этого не мог. А когда думал о своих ребятах, то представлял, что и у ребят, когда они станут взрослыми, будет, наверное, такой же дом.

Поздоровавшись, Иван Капитонович сел за стол.

На секунду наступила тишина, потом беседа зажурчала снова, и режиссер принялся рассказывать последний московский анекдот. Старушки раскраснелись от смеха и вытирали слезы маленькими детскими платочками. Только молодые приезжие инженеры маялись и застенчиво молчали: смущались, что поддались уговорам Оленьки и вдруг остались в доме начальника ужинать. Но наконец стали смеяться и они.