Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса - [164]

Через восемнадцать миль после начала пути мы свернули на север в сторону от высокогорья в дикий буш, а потом вошли под полог черной листвы. Спереди доносился шелестящий звук, дыхание Желтой Дороги — Двоюродного Дедушки. Она вела на север в соляную пустыню и белый край мира.

(41)

Мы спустились по склону в темную долину. Повеяло свежестью — воздух наполняла энергия отрицательно заряженных ионов. Колонна замедлила ход и сгруппировалась. Я был «драгоценным свертком», то есть подлежал защите, а потому меня окружили пятеро кровных. Вдали я различал силуэты принадлежащих лодочникам хижин на фоне серого пояса воды — реки, которая носила имя Ка’нбе — Желтая Дорога. Позднее ее назовут Рио-Себол. Ширина русла не превышала тридцати рук, урез воды чуть поднимался над обычным зимним уровнем, столь низким, что река казалась несудоходной, однако у берега покачивалось не меньше сорока небольших десятиместных каноэ. За три минуты слуги сняли тюки с саней, завернули их в пропитанную каучуком материю и, подчиняясь указаниям лодочников, погрузили в каноэ. Факелы нигде не горели, но эти расторопные ребята наверняка могли работать и с завязанными глазами.

Наши носильщики сложили сани. Мы разулись. 12 Кайман преподнес сверток большой скале, которая была частью речного уая. Лодочники усадили всех в каноэ — по восемь пассажиров в каждом. Кровные — по четыре воина со слугами — разместились в пяти последних лодках, еще две следовали сзади на некотором расстоянии. Хозяин лодки стоял с длинным шестом на выступающей над носом доске, рулевой сидел на корме. Мне предложили занять место в предпоследнем каноэ это место считалось самым безопасным. Когда я поставил ногу на днище, оно подалось подо мной. Суденышко было изготовлено не из цельного дерева, а сплетено — скорее даже связано — из тростника. Я испытал волнение, как любой путешественник, который делает шаг с твердой земли на палубу корабля и попадает во власть водной стихии с ее особыми физическими законами. Каноэ оттолкнули от берега — и мы поплыли вниз по течению. На небе появились облака, звезды померкли, мы оказались в пугающей ватной темноте. Но лодочники не зажигали носовых факелов и вели флотилию, полагаясь на профессиональное чутье. Лишь время от времени во мраке мерцали фосфоресцирующие гнилушки по берегам или светляки. Между невидимыми стволами деревьев мелькали светящиеся глазки обезьян, кинкажу,[602] сов и, как мне думалось, ягуаров. Мы словно шли по туннелю, в котором то раздавалось едва слышное похрустывание (я догадался: миллионы гусениц жевали листву), то хитиновое шуршание прямокрылых, то кваканье лягушек, напоминающее покряхтывание не желающего заводиться старого дизельного трактора, — звук, который в моем (Джеда) детстве имел тот же самый радостный смысл, что и сейчас: скоро будет дождь — и если вдуматься…

Вот оно что. Вот чего не хватало ночной какофонии тогда, в 2012-м, когда я был здесь с Мареной.

Не могли же они все вымереть?

Наверное, могли. Эти полициклические ароматические углеводороды[603] — такая жуткая дрянь. Черт.

Но, несмотря на все эти шумы, слух Чакала различал некие тревожные ноты в общей симфонии природы. То ли она звучала слишком громко, то ли тональность не та. Может, все дело в отсутствии сов? Совы очень умные. Они знают, что извержение нарушило климатическое равновесие.

Мои спутники тоже были напряжены. Их позы казались несколько неестественными… и дело тут не только в ответственной миссии. Сейсмическая активность выбивает из колеи все живые существа. Ведь во время землетрясений в недрах ворочаются великаны.

Река расширилась, мы обогнали группу каноэ — у некоторых на носу горели тростниковые факелы — и еще до рассвета влились в торговый караван. Двигались мы быстро. Порой 12 Кайман во второй лодке кричал рыбакам, чтобы они убирали свои ловушки с фарватера. Перед рассветом Желтая Дорога перешла в Серую, которую позднее назвали Рио-Сан-Диего, на слиянии стоял городок, именующийся Местом Непреходящего Рева, его руины впоследствии станут известны как Трес-Ислас. Как и древний Тир, этот город перерос свой полуостров, и новые постройки поднимались прямо из воды. В свете высоких факелов, напоминающих уличные фонари, подметальщики чистили площадь, где не росло ни одного деревца. В их глазах отражался блеск веселого пламени. При дневном свете вода приобретала цвет и текстуру потертого пробкового линолеума, а берега превращались в ряды ярко-зеленых садов сапоте[604] и полусплетенных халах йотлелов — зернохранилищ и сушилок. Во вторую тринадцатую дня эта река влилась в более широкую и быструю Айн Бе — Дорогу Крокодилов, будущий Рио-Пасион. Мелькнул город Чакха (Красная Вода), который станет Сейбалем, — невысокий широкий холм, к которому, словно сахарные кубики, прилепились дворцы и склады. Глядя на них, невозможно было сказать, что здесь построено, а что высечено в камне. Вскоре городок исчез, и река, сделав петлю, повернула на юг. Мы услышали впереди бурление воды, и лодочники тут же причалили к мощеному берегу, а носильщики разгрузили каноэ и, вскинув на плечи, потащили по дорожке вдоль реки. Меня подняли и понесли следом. Я успел увидеть многочисленные водопады между хижинами и сваями, пороги, поражающие своими точными геометрическими формами, белые столы отшлифованного водой известняка. Хун Шок сказал, что это жертвенные ступени, построенные Детьми Грязи во время Третьего Солнца. Мы перебрались через пороги второй категории сложности и оказались на Белой Дороге Двоюродного Дедушки-Ревуна — нынешней Рио-Усумасинте.