Хранитель древностей - [54]

– Ага, вот это другое дело, – удовлетворенно кивнул головой замнаркома. – Значит, Родионов пенсионер? Ну а какую он получает пенсию? За что? Не знаете?

– Кажется, он партизанил, – ответил я.

– То есть был партизаном, – строго поправил меня замнаркома. – Партизанить и быть партизаном – это вещи разные. Вы с ним знакомы? Он приходил в музей?

Я кивнул.

– Зачем?

Я ответил, что он приносил кое-какие находки, ныне мы в этих местах производим поиски.

– Поиски или раскопки? – поправил или спросил меня замнаркома.

Было очень неприятно. Оба они – тот на портрете, этот за столом, – одинаково одетые, подтянутые, подстриженные, смотрели на меня: один с издевочкой, другой неподвижно и строго.

– Поиски – это и есть разведочные раскопки, – ответил я, – на поверхности ведь ничего не валяется, копать надо.

Замнаркома побарабанил пальцами по столу.

– Так? – сказал он, о чем-то размышляя, – так! Надо копать. И вы копаете! Отлично! Это что же, Корнилов копает?

Он назвал это имя так просто, как будто Корнилов только что вышел из комнаты.

Я ответил, что да, копает Корнилов.

– Тот самый, – спросил он, – что был уволен из публичной библиотеки?

– По-моему, он не был уволен, – ответил я. – Он попросту не поладил с научным руководством и ушел.

– И вы его сейчас же приняли в музей?

Я вздохнул.

– Принимает только директор.

– А он даже не посоветовался с вами? – покачал головой замнаркома.

Меня все это уже начало злить, и я довольно резко ответил, что, конечно, директор со мной советовался и я сказал, что такой работник нам нужен.

– Ах, вот как, – кивнул головой замнаркома. – А не сказал вам директор, за что именно его уволили? Ведь, как я слышал, тут что-то и с вами связано.

«Под кого же из нас троих он подкапывается?» – подумал я и, чтобы не сказать лишнего, только хмыкнул что-то.

Он посмотрел на меня, понял, наверно, что во мне происходит, и сказал уже иным тоном:

– Хорошо, положим, что к вам это не имеет отношения. А вот что за конфликт у вас вышел в музее?

Я ответил, что если речь идет о моем столкновении с Зоей Михайловной, то все получилось из-за того, что она начала хозяйничать в моем отделе, сняла с экспозиции портрет одного ученого, а мне это не понравилось.

– Кто же этот ученый? – спросил замнаркома.

Я ответил ему, что снят был портрет археолога Кастанье.

– Кого, кого? – спросил он быстро.

Я повторил по слогам:

– Ка-ста-нье.

– Никогда не слышал. А чем он замечателен? – снова спросил замнаркома.

Я ответил:

– Работами по древнейшей истории.

Он усмехнулся.

– Первый раз слышу. Вот работы Моргана, академика Марра по древней истории читал и даже сдавал, а о Кастанье слышу первый раз. Ну, хорошо. Век живи – век учись. А вообще он что? Прогрессивный ученый? Он в советское время работал или был сослан сюда еще при царизме?

Я ответил, что ссыльным Кастанье не был, в советских учреждениях никогда, кажется, не работал, да и большим ученым его тоже, вероятно, не назовешь. Но для древнейшей истории Семиречья он, как я понимаю, сделал все-таки чрезвычайно много.

– Даже чрезвычайно, – усмехнулся замнаркома. – Ну, хорошо! Кастанье сделал чрезвычайно много для истории Семиречья, а вот, скажем, такой ученый, как Фридрих Энгельс, сделал чрезвычайно много для древней истории вообще. Его портрет у вас висит?

Я ответил, что портреты Энгельса у нас висят в разных отделах.

– А в вашем? – спросил он.

– У нас нет.

– Жаль-жаль. – Замнаркома выдвинул ящик стола, вынул оттуда книгу в бумажной обложке и протянул ее мне. – Вот, пожалуйста, дарю. В этой книжке все работы Энгельса по древнейшей истории. Сидите и читайте. На работу можете сегодня не выходить. Читайте! Скажите, что я разрешил. Сотрудник музея, историк, образованный человек! – вдруг взорвался он. – И не читал Энгельса. Это же позор! Вы понимаете, по-зор! И для вас, и для нас, для всех.

– Энгельса я читал, – ответил я.

– Значит, плохо читали, – обрезал он меня. – Вы занимаетесь древнейшей историей Семиречья? Так вот, читайте о ней! Читайте! Здесь все, что нужно, есть.

– Хорошо.

Я взял книгу и спрятал. Замнаркома посмотрел на меня и вдруг заворчал:

– А то нашел кого показывать – Кастанье… Преподаватель французского языка в кадетском корпусе. Никто, мол, его не знает, а я вот знаю и выставляю. Ведь это же самое у вас получилось и с библиотекой. Что, неужели вы ничего еще не поняли?

Я покачал головой.

– Лежали в библиотеке какие-то книги, никто ничего о них не знал, никто ими не интересовался. А вот пришел такой просветитель-ценитель и все разъяснил и показал, какие ценности валяются под полкой. Вот ведь на что бьет ваша статья. А вот что эта библиотека обслуживает тысячи человек, что у нас в республике пятнадцать вузов, несколько тысяч студентов и каждому студенту нужно сунуть в руки учебник, что любое задание читателя выполняется за двадцать минут – об этом вы писали? Нет! Вам редкости нужны… А что редкости, что? Они и есть редкости! Привезли их в библиотеку, положили на полку, они и пролежали там пятнадцать лет. А вот то, что каждый день читальные залы посещают сотни человек и уходят удовлетворенные, это не ваша тема? Верно?

Теперь он говорил со мной хоть и ворчливо, но, пожалуй, даже благожелательно, так, как взрослый человек разговаривает с недорослем. «Экий же ты болван, братец, однако.» Это мне в конце концов надоело, и я сказал: