Хранить вечно - [87]

— Давайте говорить об Охотском море в январе.

— Что ж, скажем и об Охотском. Я ведь и сам, кстати, родом из Гижиги. Немало в тех местах пришлось походить. Лоцию Давыдова пора корректировать: выпустили-то ее еще в пятнадцатом и с тех пор ничего не добавили.

— Вы лучше скажите, хоть одно судно в середине зимы пересекло Охотское море? Даже с ледоколом?

— Это берусь сделать я на «Сахалине». Кто-нибудь должен прокладывать первый след.

Слова Успенского произвели впечатление, но не поколебали тех, с кем он спорил. А он не сдавался и со спокойной уверенностью отражал все доводы и наскоки.

— Были затерты льдами в ноябре «Свирьстрой» и «Дашинг»? Что ж, им помог ледорез «Литке» и провел их в Нагаево.

Застрянет «Сахалин» — «Литке» выйдет навстречу из Нагаева. «Сахалин» сам приспособлен к плаванию во льдах — полуледокольного типа… Северняк!

Успенского обвиняли в легкомыслии и авантюризме, а он стоял на своем. Берзин с удовольствием разглядывал мужественное и добродушное лицо, одобрительно кивал и поддакивал про себя:

«Так, так, капитан. Так держать! «Следуй своей дорогой, — писал Данте. — И пусть люди говорят что угодно». С тобой можно идти хоть в дантов ад. Крепкий мужик!»

Больше трех часов кипели страсти, а решение вынесли половинчатое: «Сахалин» выйдет в рейс, если будет на то правительственное указание.

Совторгфлот не может взять на себя ответственность за судно и людей или возложить ее на капитана Успенского. Берзина такое решение не огорчило. Сейчас он телеграфирует в Совнарком, и там, конечно, разрешат. Он разъяснит обстановку на Колыме, и этим будет сказано все.

Берзин вышел на свежий воздух вместе с Успенским, и тот повел его к причалам.

Новый грузопассажирский пароход даже внешним видом выгодно отличался от стоявших рядом собратьев — «Колымы» и «Товарища Красина». Те были обшарпаны, с помятыми ржавыми бортами, а у «Сахалина» еще нигде не облупилась краска, хотя он уже прошел от Ленинграда, где его спустили со стапелей верфи, через семь морей и три океана.

— Красавец! — восторгался Берзин, разглядывая высокий темный блестящий борт парохода. — Какая скорость хода?

— Двенадцать миль, или больше двадцати двух километров в час, — ответил Успенский.

— Значит, в сутки — пятьсот тридцать, а две тысячи шестьсот километров до Нагаева он может пройти за пять суток?

— Может, если по чистой воде и в хорошую погоду. А сейчас — не меньше двух недель.

— Дойдем, старик! — Эдуард Петрович перешел на обычный тон разговора с друзьями.

— Дойдем! Или я не капитан Успенский…

Берзин уходил из порта в бодром расположении духа. Даже пришвартованные у пристаней «Ильфорд Лондон», «Кахи-Мару» и другие иностранцы, названия которых нельзя было разобрать — стояли они далеко на рейде, — больше не раздражали.

Пусть себе стоят. Пускай смотрят, как «Сахалин» уйдет в небывалый рейс…

Через несколько часов началась подготовка к погрузке машин и продовольствия. Каждый участник экспедиции получил задание. Снова суетился Эпштейн. Во все дела вникал парторг экспедиции Порфирий Григорьев. В общую упряжку включились его однокашники.

С полным знанием дела командовал Эрнест Лапин. Вербовкой новых кадров во Владивостоке занялся Калнынь.

Саша Кац носился по базам и «снабам», размахивая перед носами владивостокских снабженцев сверхсрочными требованиями и нарядами.

Ян Пуллериц с такой же настойчивостью атаковал аптечные склады.

Гостиничный номер Берзина превратился в штаб. Его завалили тюки и карты. Захлебываясь от бешеной гонки, дробно постукивала портативная пишущая машинка, и машинистке Истоминой не верилось, что все это происходит наяву.

Правнучка известных русских адмиралов Владимира и Константина Истоминых, Наталья унаследовала морскую, мятежную душу.

Неведомые края влекли Наталью, и после смерти отца она очутилась во Владивостоке. Ждала парохода в Петропавловск — направление туда взяла еще в Москве. И тут произошло то, что перевернуло всю ее жизнь. В ресторане «Золотой рог» за соседним с Наташиным столиком сидели молодые геологи. Они обратили внимание на высокую женщину со смуглым волевым лицом, густыми черными бровями и черными длинными косами: походит на казашку, но глаза явно русские, серые и мечтательные.

У молодых знакомства завязываются молниеносно. Подсели. Представились. Через несколько минут новые знакомые Истоминой знали о ней даже больше, чем она сама хотела сказать. Она решила ехать на Камчатку? Устарело! Это обжитый край. Они предлагают Колыму, как раз то, что ей надо. Ее согласие — и все остальное они берут на себя.

Два часа спустя она печатала первый приказ. С чьей-то легкой руки Истомина получила прозвище Графиня, хотя не имела отношения ни к каким графам. И ее захватил стиль работы Берзина.

Здесь все делалось немедленно, все вопросы решались без проволочек, и каждую бумагу нужно было печатать срочно. Никогда еще Наташе не приходилось работать в такой «вихревой» конторе, где, казалось, даже пишущая машинка ускоряла ход.

Этому же ритму подчинялись и снабженцы. Саша Кац прибегал в гостиницу ночью, и его нисколько не смущало предостережение о том, что в такое время по полутемным грязным улицам Владивостока нельзя ходить в одиночку и без оружия, что на знаменитой Миллионке и Семеновском базаре, где ютятся притоны и подпольно скупают золото, шныряют мрачные субъекты с ножами и кастетами.