Хозяйка мельницы - [5]

Он и решил, чтоб поутру Хильдегарде увела Лисица — ключница. Она взяла свейку за руку и щебетала про княжон, про князя — что разрешил дочерям с ней знакомиться, про то, как рады будут её видеть, чем накормят, чем пожалуют — совсем заговорила, даром что холопка. Потом Хильдико узнала от Святчи, что Лисютка — дочь свободного людина, а в неволю пришла сама, от голодной да тесной жизни, понадеявшись на сытость, на доверие и что какой-нибудь дружинник её выберет.

— Батька со своей как поругается, всегда к ней идёт, — говорил Святополк. — Брал бы её. С такой мачехой я б ужился.

В пушистых волосах цвета мокрого песка блестели серебряные подвески, как ракушки на морском берегу. По лицу и по рукам песчинками рассыпаны веснушки. Вся текучая, зыбкая, звонкая — будто вязнешь в ней, не отпускает.

Провела мимо гридницы,[24] покоев княжьих — переходом, да в отдельную избу, со светлицей и спальней.

В переходе, и без того узком, ворох соломы — ночевали здесь в жару. Где девушки ели, шили приданое и посидельничали — посреди пола очаг, по старинке. Вдоль стен — лавки, прялки, сундуки. Против каменного ложа Сварожича… истукан золочёный — как у чудинов? На пороге стало видно — не истукан. Девушка, солнцем одетая, оттого и кожа смуглая золотится, ожерелья сверкают и вышивка, а под ряснами и колтами[25] сразу и не разберёшь, что волосы черны как уголь. Ползут по плечам, по коленям — до полу. На одной косе куница, векши, ласка, на другой — утицы, селезень и выводок жабий. Бронзой, златом переливаются, зрачками сверлёными на вошедших смотрят. У самой зрачки неподвижные, жёлтым ободом обведённые, как изъян в сердоликовом камне. Хильдико показалось, что они с глухой стенкой — как зеркало, хоть и далеко стояла, и не разглядеть.

Лисица поклонилась, точно хвост поджала, и обратно юркнула, за двери. Как перед змеёй.

Хильдико застыла на пороге.

— Здравствуй, варяжская гостья, — рот княжны улыбнулся, будто единственный оттаял из заледенелой глыбы. — Что пленницей смотришь? Проходи, угощайся.

Ожила рука в витом обручье, провела над посудой, расставленной тут же, на лавке, над свободным местом рядом и вернулась к высоко повязанному поясу и округлому животу.

Хильдико послушно подошла, только сейчас заметив, что на очаге дымится что-то. Её ждали, для неё варили. Но она не видела ни котла, ни посуды, ни того, чем покои убраны. Только хозяйка — с непокрытыми волосами, заплетёнными в две косы, по лицу — девица, по животу — баба.

Хильдегарде набралась смелости:

— Ты Рогнеда?

— Да, — княжна повернула к ней голову. Хильдико вздрогнула. Она, оказывается, двигаться умеет. — А тебя как зовут, я забыла, не сердись.

Хильдико назвала себя.

— Стола нет, извини. Унесли вчера. Отцу допировать не хватило: там разбили один. Ты ж вчера не была?

— Нет.

— Я была. Ты такое веселье пропустила. Вон, Любашка скажет.

Из опочивальни чёрной павушкой выплыла вторая сестра. Эта одета попроще и глядит веселей, только худая очень. Небось вчера для жениха три рубашки надевала. Вот увидит Аскольд эти мощи и после первой же ночи отошлёт назад.

Любашка придвинулась поближе, упёрлась локтями в колени, подбородком в ладони.

— А ты похожа на брата…

Что тут скажешь? Вроде как от одного отца, от одной матери.

— Знаешь, я боялась, что не узнаю его или что он подурнеет. Ну, там, глаз выбьют, мало ли…

— Хорошо бы…

— Что, гулять не пускает? Вот почему ты такая хмурая! — Рогнеда вмиг оттаяла вся, и глаза стали человеческие, и лицо ожило, и руки. — Я в твоём возрасте тоже гулять любила. Дверь запрут — я в окно. Окно заколотят — я змейкой да в погреб…

— Только ты сначала дверь два раза высадила, — напомнила Любомира.

— А ты откуда знаешь? Ты ж спала.

— Да уснёшь тут.

Так вот она кто. Змея.

— Ну расскажи, как ты ехала? Что видела? В Нове-Граде была?

— Нове-Граде? А, Хольмгард…[26] Нет, мы по Даугаве и по Припяти.

— Ах, у вас же там данники.

— Да.

— Янтаря много? — загорелись глаза у Любашки.

— Нам хватает.

Вишь чего захотела, позарилась.

Любомира наклонилась совсем близко. Так подносят лучину к замочной скважине, чтоб отпереть в темноте. И ноздри у неё красиво вырезаны — как наконечник у стрелы.

— Значит, поморяне пропустили. А дрегва? — продолжала допрашивать старшая.

— Дреговичи сейчас смирные. После того, как ваши им показали, что нехорошо соседей теснить.

— Так и ваши тоже. Твой брат ведь отцу нашему помогал.

— Правильно, они там с этими… Бергами…

— Берзичами?

— Ну да. Влезли, в общем, куда не просили, на чужое хозяйство, ну и ятвягам аукнулось, а те — на Даугаву, а там у брата данники, — Хильдегарде наконец почувствовала себя свободно.

— Но они вроде до этого побратались? Отец с Акольдом? — задумалась Любомира.

— Да, он торговать ходил мимо нас, останавливался тут… Э, сестрица, да ты про мужа своего наречённого и не знаешь ничего…

— Меньше знаешь — крепче спишь.

А вот это правильно.

— Хорошо, когда конница есть, — вставила Хильдико.

— Хорошо, — согласилась младшая княжна. — Если даже варяги завидуют.

Рогнеда усмехнулась:

— Кому завидуют-то? Если бы меня полянин тот не вернул, да отступное табуном аварским не заплатил, таскались бы они пешком, как последние холопы…