I
Над деревьями взмыли птицы. Рассказали: скоро ждать гостей.
Владислав улёгся на траву и смотрел на вечереющее небо. Молозивом растекались облака. Костёр точно доил их, быстрыми пальцами сцеживал белесые дымные струи. Жаден ты, Огонь Сварожич, больше обратно расплёскиваешь, ажно сучья хрустят — не терпится тебе. Кто ж из них кого пьёт? Небо — Огонь, иль Огонь — Небо?
По прогалине расхаживали разгнузданные кони.
Явились братья — с хворостом и ягодами, низанными на стебельки.
Костёр зачавкал ветками. Младшие уселись на плащи, засвистели в соломинки. Протянули брату ещё несколько, он слизнул с них червонную низь.
Вернулся старший. Нёс котелок с водой. Послужи-ка нам, Огонь. Вот тебе вода, вот ягоды, вот тетерева — угощайся.
Тревожно всхрапывали кони. Рассказали то же, что и птицы. Духом тянет из лесу — придут чужаки. Милости просим на трапезу. Лютым вскормлены, еды не жалеем.
Понимал Владислав животных — давно научили, ещё когда в лес увели с одногодками: воинских премудростей осваивать. Тяжело было учиться — иные себя забывали. А он не забыл. Имя своё помнил: Влеком звали. Волком. После уж нарекли Владиславом. За глаза — Волкодлаком. Серую масть не выведешь. А с такой породой стыд — зверей не понимать. Вот и научился. Правда, свою речь на месяц отшибло. Но по новой луне возвратился язык, и остался он только в выгоде. Днём — в луде,[1] на пиру, ночью — в шкуре, бору. Поутру — при мече, в ночь — при лунном луче.
По глазам узнавали в нём зверя — по сверкающим, чёрным, да с дикой косинкой. Круто вьются смоляные волосы, лице изжелта-смуглое, остроносое, остроскулое. Кровь ведь как река течёт по жилам: здесь смешались и вольный Дунай, и волошские водограи, и полесская тихая речка, и ясские[2] стремнины.
Вот у старшего, Светозара, взяли верх полесские ручьи. Глаза круглее, не сверкают, а блестят жидким блеском, словно рябь по воде. Щёки — медной чеканки, не желтеют — краснеют от солнца. Вон как пламя их высвечивает. Любо-дорого глянуть. Точно идол ромейский — говорят, у тех лица как живые… Отнин любимец… Флягу откупорил… Растерял ты своё молодечество, брату, как оженился. От всей удали и осталось — пировать да веселиться. Через то, видать, и жена твоя третий год выкидывает.
Уж младший — Братислав — век бойником останется, до смертного одра. Очи — омуты недобрые, заглянёшь в них — затягивают. Питает его реку подземный ключ, из тех, что не дадут иссохнуть Хвалынскому[3] морю в горячих степях. Была и степнячья кровь в роду их, только спрятала русло, проступила лишь в третьем брате. Так и прозвали его — Булгарин. Да Булгой[4] — за норов беспокойный.
А погодок его — Святополк — тих, молчалив, дик — что волохи, в своих кожухах волной[5] наружу. Тонкий, лёгкий, но силы не на пятнадцать лет, старших забарывает. То-то бровь заломил, на Светозарову флягу косится, жеребчик неезженый. Не однажды постромы[6] порвёт, дайте время.
Ещё двое младших — те пока в возраст не вступили. Пока не разберёшь, на кого похожи. Скроены вроде ладно. Радимир да Всеслав. Всеслава — Вешку — сами Векшей прозвали: мордочка востренькая, глаза как вишни. Посмотреть, как повзрослеют… Дома, спят уже…
Вот вернутся, сестра Рогнеда встретит. Скажет опять: «Полно тебе, Владко, в юнаках ходить. Женился бы». Пускай сама сначала замуж выйдет. Даром что вдова, большуха — народ не поймёт. Берут ведь, дуру — не идёт.
Вот Любашка — Любомира — по парням так глазом и стреляет. Но гордая девка, красивая, и знает, что красивая. Как тополь, да головку запрокинет, очи соколиные, переносье орлиное — горная кровь, бурхливая. Ясская.
Красомила с Гориславой попроще. Ни лица пока, ни стана. И не дети, и не девушки. Пару лет подождать — и на выданье обеих. Разом. За одного мужа, чтоб не путал. Угораздило ж — как две капли воды.
А про младшую, Доброгневу, и говорить нечего. Дитё и есть дитё, в куклы играет…
Кони храпят, ушами прядают: воет в смородине серый братец. Близко не посмеет, огонь не позволит. Звери лесные со Сварожичем не в ладу. Боятся. Как огня — боятся… Огня…
Всполошился папоротник. Бедная эта поляна на травы. Всё кислица да сума пастушья, а по кромке — папоротник. Змей, что ли? Нечем угостить — молока самим нету… Лошадей не тронет: они на перунику
