Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь - [174]

Он встал со скамейки и решил идти. Но дверь, как быть с нею? Да, спрятать ключ, чтобы тетя Анна нашла, когда придет, ведь он, Ээди, никогда уж сюда не вернется. Как уйдет, так и не вернется.

Он вынул ключ изнутри и пошел спрятал его в тайничок, но когда обернулся, заметил, что дверь раскрыта. Ну конечно же, Ирма оставила ее открытой, произнес он про себя, затворил дверь и готов был уже идти, как ему подумалось, что он же не запер дверь. «В голове у меня все перемешалось», — громко сказал он, пошел, взял из тайничка ключ и запер дверь. Но тут он забыл ключ в замочной скважине, и ему пришлось возвращаться опять; «Что за чертова комедия здесь со мной творится!» — выругался он, отпер дверь, на мгновение открыл ее, как бы для пробы, снова запер, попробовал, не открывается ли, вынул ключ из замочной скважины и хотел было идти, держа его в руке. Пришлось снова вернуться, чтобы спрятать ключ в тайничок; еще раз попробовал, проходя мимо двери, заперта ли она. И пошел, чтобы отдать себя в руки полиции.

Но как он ошибался, запирая дверь и пряча ключ, так же ошибся он и держа путь в полицию. Думал идти в полицию, а пошел знакомой старой дорогой и добрел до дома в то мгновенье, когда полиция выходила оттуда. Ээди вместе с другими любопытными стоял у железной решетки, опершись правой рукой о ворота; стоять ему было тяжело, он очень устал. Ээди смотрел, как чиновники и господа в униформе садились в автомобиль, и слушал разговор зевак.

— Умер, — сказал какой-то старик, видимо, дворник. — Одна пуля в грудь, другая в угол, в пол под диваном.

— А почему, неизвестно? — спросила какая-то старуха.

— Из-за жены, а то из-за чего же, — объяснил старик. — Вот ведь жил он здесь, в нашем доме, с любовницей, перевез сюда всю свою мебель, а жена ютилась бог весть где. Может, читали в газете несколько дней назад, что госпожу И. увезли в больницу с признаками отравления? Это и была его жена.

— Ах, стало быть, сперва жена наложила на себя руки, а теперь муж! — удивилась какая-то статная женщина средних лет, стоявшая скрестив руки на высокой груди. — Тогда понятно. Значит, все же была у человека совесть, у стрекулистов этого нет, они берут деньги и все тут.

— Жена осталась в живых, — продолжал старик, когда женщина со скрещенными руками толковала о совести. — Жена вроде где-то на окраине, у тети.

— Что же он, голова садовая, убивать себя вздумал, если жена жива, — сказала какая-то жалостливая бабенка со слезами на глазах.

— Стало быть, все совесть, — объяснила рослая, со скрещенными руками и высокой грудью женщина. — Стало быть, раз толкнул человека на смерть, раз пытался толкнуть, то и сам должен следом идти, это голос совести.

Больше Ээди не слушал, иначе он должен был бы заговорить сам, ведь он знал обо всем лучше. Но он не хотел говорить, он не хотел вдаваться в объяснения, что разговоры о совести, о самоубийстве ошибочны, ведь не было ни совести, ни самоубийства, а было просто убийство, да еще потому, что нет у людей совести. Человек со спокойной совестью может отправить ближнего на смерть, может поступить как последний проходимец и не почувствует никаких угрызений, так как он прохвост. Человек — прохвост, этот умерший человек — прохвост, и поэтому он должен был умереть, а он, Ээди Кальм, убил его, пусть все это знают, пусть знает весь мир, что он убил прохвоста, у которого не было совести.

Так мог бы сказать Ээди всем этим людям здесь, которые не знали истинного положения вещей, но он не хотел говорить это сейчас, да и зачем говорить такие вещи посторонним людям, если на то есть полиция. Ээди скажет полиции, как все на самом деле было.

Но полицию, видимо, совсем не интересовали слова Ээди, полицейские со спокойной душой сели в автомобиль и уехали с места преступления. По их мнению, все было просто и ясно: семейная драма, каких в наше время много. Жена пыталась отравиться мушиной бумагой, муж стреляется, к тому же еще на квартире любовницы. Первая же пуля смертельна, но рука как заведенная нажимает на курок еще раз; однако эта пуля попадает в пол. Права на ношение оружия нет, достал револьвер где-то на стороне — придется конфисковать. А то, что письмо в полицию аккуратно положено в конверт, тогда как несколько строк жене оставлены на столе вместе с конвертом без адреса, как будто забыты или будто самоубийце во время его приготовлений кто-то помешал, — мадам Полли объяснила весьма просто. Как раз в ту минуту, когда господин Всетаки писал за столом, в квартиру позвонили, мадам Полли открыла, в дверях стоял какой-то молодой человек, который сказал, что он пришел от госпожи Всетаки и хочет встретиться с господином Всетаки. Мадам Полли оставила молодого человека ждать и сообщила о пришедшем господину Всетаки. Господин Всетаки просил гостя войти, но едва мадам Полли успела повернуться к дверям, как раздались выстрелы. Молодой человек, который все видел или, по крайней мере, слышал, выбежал в дверь сообщить госпоже Всетаки, отчего она и поспешила на место несчастья. Таким образом, надо полагать, господин Всетаки в ту минуту, когда пришел человек от его жены, уже закончил письмо, предназначенное для полиции, а для жены еще лишь писал. Боясь, что ему помешают исполнить задуманное, он не надписал конверта и оборвал свою жизнь до того, как кто-либо смог ему в этом помешать. Таково было психологически правдоподобное объяснение, со слов мадам Полли. Прибывшая на место госпожа Всетаки могла лишь подтвердить объяснения мадам Полли, касавшиеся молодого человека, то есть Ээди Кальма. Он действительно принес ей весть о смерти мужа. У них до того был разговор о самоубийстве, и она, госпожа Всетаки, сказала молодому человеку, что сколько бы он ни следил за нею на квартире у тети, она все равно покончит с собой, потому что не хочет больше жить. Поэтому молодой человек и выбежал от нее, пошел сказать это мужу. Вот так он и оказался там в эту роковую минуту.