Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь - [173]

— Что вам угодно? — спросила светловолосая дама.

— Я от госпожи Всетаки, — ответил Ээди.

— Опять что-нибудь случилось? — нервно спросила дама.

— Да, я просил бы господина Всетаки лично…

— Будьте любезны, заходите, — сказала дама. — Прошу подождать здесь минутку.

Дама приблизилась к двери соседней комнаты, открыла ее и сказала:

— От Ирмы кто-то. Опять, видно… Хочет видеть тебя лично…

— Проси сюда, — ответил мужской голос, который, против ожидания, показался Ээди приятным.

Дама повернулась у двери и сказала:

— Господин Всетаки просит вас.

С этими словами она распахнула перед незнакомцем дверь, сам же господин Всетаки встал, чтобы учтиво выйти навстречу гостю. Но не успела мадам Полли закрыть дверь за вошедшим, чтобы оставить его с глазу на глаз с господином Всетаки, как распахнула дверь снова, подскочила к гостю, схватила со стола тяжелое мраморное пресс-папье и ударила им гостя по правой руке с такой силой, что из нее на пол со стуком упал револьвер. Но до того, как револьвер выпал, раздалось два выстрела: стрелявший оказался проворнее, чем ударившая. Господин Всетаки судорожно схватился правой рукой за кресло, словно хотел присесть, но повалился как-то вяло рядом с креслом на ковер.

— Убийца! — крикнула дама.

Это слово вернуло стрелявшего к жизни. Он повернулся и выбежал из двери, совершенно забыв про револьвер. Все произошло так стремительно, что ни один из участников сцены не знал, как все произошло. Дама подбежала к господину Всетаки — помочь ему и забросала его вопросами, но вместо ответа он, как в бреду, произнес:

— Ручку! Два листа бумаги и конверт! Папку! Быстро, Мадлен!

Дама быстро схватила нужные вещи. Когда она подбежала с ними к господину Всетаки, он сказал:

— Помоги мне, дорогая!

Дама помогла господину Всетаки присесть, так что он смог писать, и читала появлявшиеся на бумаге слова: «Я в полном рассудке и прошу в моей смерти никого не винить. Р. Всетаки». Затем господин Всетаки взял конверт и написал на нем: «Полиции». Дама заплакала, когда он прибавил:

— Бумагу в конверт и конверт заклеить, ясно?!

Господин Всетаки взял другую бумагу и хотел уже написать на ней, но сначала попросил:

— Мадлен, подними меня чуть повыше. Не плачь! Будь мужественной!

И он написал: «Мой кузнечик, я все еще люблю тебя. Будь счастлива! Р.» Взял конверт, чтобы написать на нем что-то, и, пожалуй, сумел бы еще это сделать, если бы Мадлен не спросила у него:

— Скажи дорогой, кто этот человек, что стрелял?

— Это тот, кто любит, а сам смирный, как овца, помнишь?

С этими словами он сник, так ничего и не написав на конверте. Мадлен опустила его на ковер и посмотрела ему в лицо: на его губах была кровь. Женщина пыталась стереть кровь, но она выступала снова и снова. Наконец она оставила лежащего с окровавленным ртом на полу, собрала бумаги, папку и самописку, заклеила письмо, предназначенное для полиции, и положила его вместе с другим письмом и конвертом без адреса на стол. Все было в наилучшем порядке, она пошла к телефону и попросила, чтобы ее соединили с полицией.

Ээди Кальм в это самое время выбежал из дверей, оставив их настежь открытыми, бегом пересчитал ступеньки вниз, выскочил на улицу и побежал дальше. Ему вдруг подумалось, что такая спешка вызывает подозрение, и он пошел шагом. Что револьвер остался на месте преступления, не озаботило его, ведь он не думал скрывать свой поступок и скрываться сам. Он боялся только одного: как бы он своим поведением и действиями не обратил на себя внимание людей, а то его возьмут до того, как он сможет своим собственным языком сказать Ирме, что он сделал. В этом, ему казалось, и было как бы счастье жизни и душевное благо. Только бы еще раз увидеть Ирму, поговорить с ней немножко, а там — пусть будет что угодно. Это было единственной его мыслью, все прочее казалось тусклым, неопределенным, каким-то неуверенным и шатким. Несмотря на все это, он спешил, шагая широко, спотыкался о ноги прохожих, сталкивался с ними, едва не попал, переходя улицу, под автомобиль, получал удары в бок от велосипедистов, но все в конце концов закончилось благополучно, и он добрался до цели. Ээди был весь мокрый и тяжело дышал, когда вошел в дверь, закрыл ее за собой рукой и прислонило к ней спиной, как будто уже не мог стоять, не опираясь на что-то. Ирма отшатнулась от него, — она как раз собиралась выйти.

— Ну вот, все сделано, — наконец-то смог произнести Ээди.

— Что сделано?! — в страхе закричала Ирма.

— Он убит, — ответил Ээди и прибавил: — Ты получила, что хотела. — И он будто только сейчас сообразил, что сделал, губы его безобразно скривились и задрожали, руки обхватили голову, Ээди упал на скамейку, что стояла рядом с дверью. Потом он уже не помнил, сказала ли ему еще что-то или спросила ли о чем Ирма, он сначала не обратил внимания даже на то, что Ирма выбежала в дверь, как будто лишь дожидалась мгновенья, когда Ээди сядет на скамейку и даст ей пройти к двери.

Первое, что заметил Ээди, отняв руки от головы, было то, что дверь открыта. Странно, он же закрыл ее, когда вошел, и подпер еще и спиной. Ах да! Значит — Ирма. Она оставила открытой. Все равно, это совсем не важно, так как теперь все кончено. И чем быстрее, тем лучше…