Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь - [14]

— Успеете сегодня сено свезти? — спросила Анна у Микка.

— Успеем, барышня, — послышалось со всех сторон.

Но то, что последовало за этим, оказалось такой неожиданностью, такой удивительной новостью, что все опять бросили работу и замерли, опершись на грабли.

— Уже не барышня, — сказала Анна так, чтобы все слышали, — а хозяйка. С сегодняшнего дня я уже не кырбояская барышня, а хозяйка Кырбоя, сегодня я взяла вожжи в свои руки.

— А кто будет хозяином? — усмехаясь, спросил старший работник Микк, и все вокруг лукаво и смущенно заулыбались.

— Пока нового не найду, старый останется, а я буду выполнять его обязанности, — также улыбаясь ответила Анна.

— Стало быть, барышня будет одновременно и хозяйкой и хозяином? — снова спросил Микк.

— Да, так будет до тех пор, пока в усадьбе не появится новый хозяин.

Яан шепнул Лене что-то про штаны, и та звонко рассмеялась.

— Чему ты смеешься, Лена? Что тебе Яан сказал? — спросила хозяйка.

Все обернулись к Лене и Яану, ожидая, что те ответят. Лена, отвернувшись, прыснула. Яан принялся сгребать сено.

— Барышня рассердится, если услышит, — сказал он.

— Не барышня, а хозяйка, — крикнула Анна, притворяясь сердитой; это настолько ободрило Яана, что он выпалил:

— Я сказал Лене, что если барышня станет и хозяином и хозяйкой, то должна будет носить и штаны и юбку.

Весь луг огласился смехом.

— Вот-вот, и штаны и юбку, — подтвердила хозяйка. — В наше время иначе и нельзя, ведь тех, кто в штанах ходит, стало не хватать.

Последние слова внесли в разговор нотку серьезности, и Микк заметил, обращаясь к Лене и Лизе:

— Слышите, и хозяйка подтверждает то, о чем я не раз вам говорил. Зарубите себе это на носу.

— Для нас хватит! — воскликнули девушки.

— Нечего зря бахвалиться! — пригрозил Яан, взглянув на Лену, однако в его взгляде не было и тени угрозы. Как видно, причиной тому были наивные голубые глаза девушки, ее тонкий стан и смеющееся, усеянное веснушками лицо, как бы говорившее: даже если все останутся без мужей, если все останутся старыми девами, я найду, за кого замуж выйти. Лиза уже не умела так смеяться, может быть, она и раньше не умела так смеяться, потому что лицо у нее было полное, красное, глаза серые, тело крепкое, коренастое, и с любой работой она справлялась не хуже мужчины. Икры у нее были толстые, а стан даже под самой тяжелой ношей не сгибался в дугу, как у Лены.

— Чего Лене тужить, — заметил Микк, — она только нынешней весной ходила на конфирмацию[5] и еще распевает «Нам солнце светит ярко». Но погоди немного, скоро запоешь «Тот день уж у порога». Вон Лиза уже тянет: «Стремлюсь я всей душою», а придет время, вы вместе станете выводить: «Мы ждать уже не в силах».

— Они и «Иерусалим, о град святой» споют, — добавил Яан.

— Микк, — обратилась хозяйка к старшему работнику, — мне Яан нужен, вы без него с сеном управитесь?

— Конечно, управимся, — ответил Микк, — должны управиться, коли надо. Но лучше бы вы его сюда вовсе не посылали, только дразнит работу.

— Так ведь это не мое было распоряжение, я тогда не была еще в Кырбоя хозяйкой, — ответила Анна старшему работнику.

— Эй, Яан, — крикнул Микк, — хозяйка хочет тебя куда-то послать.

— Мне что, могу и сходить, — отозвался Яан.

— Еще бы, для тебя счастье — без дела пошататься, — съязвил Микк.

— Раз хозяйка велит, — нашел себе оправдание работник.

— Да, велю, — подтвердила хозяйка так громко, чтобы все слышали. — Переоденься, чтобы не стыдно было в деревню идти.

Все навострили уши.

— Сходи в деревню, а если успеешь, то и в Мядасоо, Метстоа и Пыргупыхья, — в Катку ты во всяком случае успеешь, — и скажи всем, кого знаешь, чтобы приходили к нашему озеру на яанов огонь, к тому месту, где прежде качели стояли. Пусть все приходят — и молодежь и старики, а главное, без гармониста нас не оставь.

— Я могу даже двоих или троих пригласить, — сказал Яан.

— Приведи лыугуского Кусти с его трехрядкой! — крикнул кто-то.

— Приведу, если хотите, — согласился Яан.

— Станут отказываться, скажи, что я приглашаю, — продолжала Анна, — скажи всем, что я теперь в Кырбоя хозяйка и приглашаю знакомых и незнакомых на яанов огонь.

Это произвело впечатление. Это произвело впечатление на всех, не только на Яана, которому явно не терпелось поскорее уйти. Это произвело впечатление на Микка, на сезонных батраков и даже на поденщиков, так что когда хозяйка вместе с Яаном ушла с покоса, грабли замелькали в кустах и под деревьями, как не мелькали здесь уже много-много лет. Сено так и взлетало на ветру, оно словно само собой сгребалось в кучи, ложилось на волокуши, с волокуш прыгало на воз, а с воза — хоп! — прямо в сарай. Взлетая и подпрыгивая, оно шуршало и шелестело, будто о чем-то шепталось с работниками, шепталось и одуряюще пахло, точно молодая девушка, которая в канун яанова дня, смыв трудовой пот, переодевается в чистое платье и спешит поглядеть, как парни жгут костры, спешит послушать — не играет ли уже гармонист, чтобы можно было размять в танце одеревеневшую от работы спину.

7

Придя домой, кырбояская хозяйка взялась помочь старой Мадли истопить баню и натаскать в большой котел воды. Пока топилась печь и вода в котле нагревалась, хозяйка успела осмотреться, прибрать кое-что в доме и во дворе. Ей стало ясно: за один день ничего существенного в Кырбоя не сделаешь, даже в доме. Только угловую комнату, выходящую окнами в сад, хозяйка убрала потщательнее — здесь краска на полу еще держалась, да и обои выглядели прилично. Здесь она и решила поселиться; ведь давно уже считалось, что это комната Анны, поэтому ею меньше и пользовались. Анна застелила кровать, вымыла окна, повесила чистые занавески, поставила на комод цветы в стакане, воткнула кое-где зеленые ветки. Вышла во двор, взяла метлу и принялась мести с таким усердием, что только пыль столбом; затем нарвала травы, изрубила ее, приготовила месиво и задала свиньям. Вымыла кое-какую посуду, чтобы было куда налить супу или молока. Работала, хлопотала, делала все, что подвернется, одно забыла — поесть, словно решила удовольствоваться сегодня работой да хлопотами, праздником да весельем.