Хозяин города монстров - [80]

– Говорят, вы знаете главарей храмовников?

Глава 21 Маруся

После гибели Мирона[24] Игнатий долго не мог вернуться в Слободку. Стоило подумать, как он будет там без своего «шитого братца» – так на душе тошно становилось, хоть вой. Вот и осел почти на месяц в Усовом Починке – сдружился с тамошним Павлом. Не то чтобы по настоящему сдружился, нет, до дружбы там далеко было, не принимала душа Павла в друзья, – но время с ним проводить было можно, в те же шашки играть. И всё-таки ближе к осени Игнатия потянуло домой. Да и по Стёпику он соскучился – тоже ведь, почитай, брат. С ним-то он, кстати, в Слободку и вернулся, когда «птер» залетел по каким-то делам в Починок.

Сначала Игнатий не знал, что ему делать с «землянкой» Мирона. Вообще-то их жилища были не совсем землянками, на несколько бревен они всё же поднимались над землей. Но это было еще и хуже – обычная землянка не так бы бросалась в глаза. А тут… Разобрать, сровнять с землей руки не поднимались. Будто предает он память о Мироне. Вот и ходил, кося глаза в сторону, только ведь взгляд-то нет-нет, да и сам куда не надо потянется.

Спас положение Стёпик. К этому времени он всё чаще стал появляться на пару со своей подругой Марусей, которую Игнатий, говоря откровенно, поначалу побаивался, но потом ничего, попривык, благо что ближе к ночи «птеродактильша» куда-то улетала, и спать можно было без опаски. И вот как-то раз Стёпик, тоже отводя глаза в сторону, попросил Игнатия помочь расширить его, Стёпика, землянку. У него она, кстати, была настоящей, без бревенчатых стен, и даже бревна перекрытия они в свое время забросали землей, а по ней – мхом. И вход сделали так, чтобы откидывался, а закрытый чтоб тоже в глаза не бросался. Нужно сказать, что и располагались эти три жилища – Игнатия, Мирона и Стёпика – не в самой деревне, а подальше, за ее околицей, уже в лесу, где специально для этого вырубили небольшую поляну, поскольку не хотелось пугать жителей таким соседством. Конечно, теперь-то уже все к «птеру» привыкли, но то, что он живет от них поодаль, большинству всё-таки нравилось.

Так вот, попросил Стёпик расширить землянку.

– Пошто? – спросил Игнатий. – Вырос, што ль, не умещщаисся?

– Нет… – на всякий случай оглядел себя «птеродактиль». – Не вырос-с. Такой ж-же покеда.

– Тады не разумею я, с какой печали мне-ка с лопатой горбатиться.

– Пож-жалуйста! Я тебя ш-шибко прош-шу! – взмолился Стёпик. – Я тебе помогать с-стану, лапами землю рыть. Тока мне аккуратно не с-сделать. И крыш-шу не перелож-жить.

– Так ты мне скажи, на кой тебе это сдалося? – начал сердиться мужчина.

– Это мне с-сдалос-ся, потому ш-шта… – «Птер» глубоко вдохнул, поковырял кончиком хвоста в ухе, почесал когтем грудь и бока, а потом шумно и сильно, так, что в десяти шагах от него прилегла трава, выдохнул: – Это не мне.

– Как не тебе? А кому ж тады? – И тут вдруг Игнатий всё понял. Понял – и испугался. – Не-не, погодь-ка! Это ты для Маруси своей, што ль?.. А ты меня спросил, хочу я жить рядом с ёй? Она ить тока шипеть горазда, не поймешь, што у ёй на уме. Мож, она меня схарчить удумает! Мне-ка это надо?

– Ш-што ты мелеш-шь-то?! – вздернул голову «птер». – На кой Марус-се тебя куш-шать? С-с ума с-сош-шел, ш-што ль?

– На кой, говоришь? А ты забыл, как сам-то таким стал? И пошто у меня ноги разные? Не потому ли, што такая вот (Игнатию очень хотелось сказать «эта вот», но он всё же сдержался) птичка нами полакомиться захотела?

Стёпик завертелся на месте, будто гоняющийся за своим хвостом котенок. Потом остановился и сказал:

– Игнатий. Я тебе обещ-щаю. Марус-ся тебя не тронет. Ты мне вериш-шь?

– Тебе – да, тока…

– Подож-жди! – взмолился Стёпик. – Ес-сли мне вериш-шь, то помоги, прош-шу! Я ж-ж не прос-сто так это… Я ведь вс-сурьес-с!.. Люблю я Марус-сю-то. И она меня.

– Ишь ты, как! – почесал плешивую голову мужчина. А больше ничего и сказать не смог, слов не нашлось.

Короче говоря, помог он «птеру» расширить землянку, для чего пришлось снести жилище Мирона – и теперь Игнатий сделал это с легкой душой и чистой совестью, для дела ведь.

А вскоре к Стёпику перебралась Маруся. Первое время Игнатию было не по себе от такого соседства. А потом ничего, привык. Человек – он ко многому привыкает. Особенно, когда им закусывать не планируют.

Вот и жили они – не тужили, пока не пропал Стёпик. Маруся места себе не находила – металась, всё время куда-то летала… И шипела, завидев Игнатия. Поначалу он не понимал, пугался. Даже грешным делом подумал, что «змеюка крылатая» от горя взбесилась и на него рано или поздно набросится; так что собирался уже сматывать из Слободки удочки – хоть в тот же Усов Починок, к Павлу. Но как-то заметил во время очередного шипения на Марусиных глазах слезы. Да и шипение-то, если прислушаться, не просто так шипение, а будто бы «змеюка» сказать ему что-то хочет:

– Ш-ши-и-о-о-ф-фи-и! Ш-ши-и-о-о-ф-фи-и! Ш-ши-и-о-о-ф-фи-и-ыы!..

– Ох, ты! – хлопнул себя по лбу Игнатий, до которого наконец-то дошло, что говорит – да-да, именно говорит ему! – Маруся. – Стёпик! Ох, вон оно как! То-то, я слышал, он всё тебе што-то долдонил, долдонил, а опосля ты ему шипела, шипела. Выходит, вы друг дружку по-своему говорить учили!