Зиновьев не слышит выстрела, но видит, как, словно огромная куча тряпья, тонет в облаке подстреленный хищник.
Но хвост аппарата снова испытывает толчок. Маховик опять заедает.
Зиновьев тихонько поворачивает голову и видит, как рядом из дула револьвера один за другим сверкает пять огоньков… Молнией прорезался шестой. Револьвер пуст.
Зиновьев видит, как бледное лицо его спутника кривится злобной гримасой…
Маховик опять идёт мягко. Хищник, должно быть, отстал… Зиновьев снова чувствует, как вздрагивает хвост, и видит, как его спутник бросает назад пустой револьвер.
Зиновьев выключает мотор снова и, отчаянно рванув маховичок, начинает планировать под углом сорок пять градусов.
Всё равно… Он рискует растеряться, не будучи уверен в руле, даже в том случае, если в тяжах и не запутается хищник. Только бы внизу, под облаком, не наскочить на утёсы.
Сколько секунд он планирует? Нет ни пространства, ни времени…
Аппарат ныряет в серую влажную муть облака. Туман клубится кругом… Облако позади. Струя воздуха чистит потные стекла «консервов».
Внизу зелёная котловина с покрытым словно черепичными разноцветными крышами откосом.
Левее, на глубине каких-нибудь двухсот метров, зелёная тарелка аэродрома с бурым, словно плюшевым пятном обнажённой от дёрна земли.
Зиновьев начинает вираж. Ещё минута — и снизу, с трибун, уже доносится радостный рёв толпы, а винт выхватывает и бросает в уши звуки оркестра…
1911
