Хозяева воздуха - [2]

Зиновьев двинул маховичком, и чёрные навесы трибун вместе с огоньками сразу уползли под крылья. Новый некрашеный забор словно ложится на землю. Правильными рядами, как подкошенные, валятся чинары и тополя. На смену шатается новая щетина деревьев.

Зиновьев шевелит ногой, — и из-под левого крыла выползает трамвайный павильон с разноцветными грибами шляп и фуражек. Снизу доносится радостный тысячеголосый рёв.

Аппарат огибает угол. Правое крыло клонится вниз, и Зиновьев чувствует, не глядя, как инстинктивная боязнь перевесить толкает влево непривычное тело его спутника.

Немного вразвалку, забираясь всё выше и выше, «Блерио» описывает два круга над аэродромом. Вот, на третьем кругу, он уже на высоте трёхсот метров.

Зиновьев шевелит маховичком — и аппарат ещё круче забирается ввысь.

Теперь серая спина трамвая ползёт маленьким жуком. Людей нельзя уже разобрать, а разноцветные крыши домов мелкими пятнышками маячат в тёмно-зелёном бархате чинар и кипарисов.

Широким размахом аппарат выправляет крылья над городом — и прямо перед глазами лётчиков, облитые ярко-розовым светом восходящего солнца, вырастают утёсистые громады.

Зиновьев давит на маховик. Аппарат на высоте тысячи метров…

II

Мотор работает безукоризненно. Второй час уже на исходе. Зиновьев весь слился с механизмом аппарата, ни на секунду не отрывает рук от руля.

Его спутник, приладив с борта фотографическую камеру, то и дело пощёлкивает, меняя катушки.

Внизу плывут теперь одетые снегом, изрезанные ветвистыми жилами ущелий вершины. Одинокие утёсы торчат там и сям, словно напёрстки.

Тускло мерцают чашки горных озёр.

Винт рвёт серую грудь облаков, обдает лицо влажною пылью. Барограф показывает уже тысячу восемьсот метров. Ниже идти опасно. Ветер мечется в глубине ущелий, разбивается об утёсы, рождает восходящие течения воздуха, заставляя «Блерио» поклёвывать носом, как лодку, взбегающую на волну.

Ещё каких-нибудь полчаса — и задача перелететь через Кавказский хребет выполнена. По ту сторону гор в эти часы сравнительно тихо, и все шансы за то, что спуститься можно будет спокойно. Только бы не изменил мотор. Его то затихающий, то полно и сочно звенящий, гортанный, туго натянутый голос словно баюкает спутника Зиновьева. Сам авиатор чутким ухом напряжённо ловит эти звуки. Каждую минуту среди них может проскользнуть предательский треск холостой вспышки.

Солнце уже высоко. Оно золотою каймою чертит теперь снеговые вершины, не посылая тепла. Холод даёт знать на двух почти тысячах метров высоты.

Иногда аппарат тонет весь в влажном тумане огромного облака, и тогда кажется, будто он повис неподвижно. Тянет поднять крышку люка — убедиться, идёшь или нет.

Говорить трудно. Ветер рвёт и съедает звуки, кидая в уши тусклые обрывки.

Зиновьев повернул голову к спутнику, словно желая посоветоваться с ним взглядом, и снова надавил руль высоты. Страшная бледность покрыла его лицо. Он чувствовал рукою, что рулевой тяж заело.

Маховичок шёл туго, потом, будто соскочив с чего-то, пошёл мягче, и ему показалось, что аппарат не меняет уклона.

Нет, это только кажется… Но Зиновьев ясно чувствует, как от толчка снова вздрагивает хвост аппарата. Ещё и ещё… Теперь услыхал, должно быть, и его спутник. Зиновьев почувствовал, как тот повернулся назад.

Зиновьев чувствует, как он колотит его ребром ладони по спине — их условный знак.

Авиатор обернулся, инстинктом привычки осязая уклоны. Над хвостом аппарата неуклюже кувыркалось, борясь со струёй, гонимой винтом, что-то огромное, чёрное. Зиновьев не сразу узнал в этой взъерошенной массе перьев и пуха орла-стервятника. Огромный хищник, с крыльями почти сажень в размахе, покинул своё жилище, очевидно обеспокоенный шумом пропеллера. Он и не думал пугаться. Он просто решил проучить нарушителя своего покоя — и теперь старался вцепиться в спину диковинной птице, тщетно пытаясь справиться с воздушным вихрем пятидесятисильного «Гнома».

Тень легла на левое крыло аппарата. Саженях в трёх, голова в голову с ними, плыл орёл. Лётчикам было видно, как ворочается низко опущенная лобастая голова хищника.

Зиновьев взглянул на спутника.

Тот с самым хладнокровным видом щёлкал затвором, направив свою камеру на оригинальных противников.

— Револьвер! — отчаянно прокричал Зиновьев. Он знал, что хищникам не добраться до пассажиров. До них не допустит тот конус страшного вихря, который отбрасывает винт. Но птица может запутаться когтями или крылом в тросах и проволоках, лишить их руля, — и тогда гибель неизбежна.

— В левом кармане! — прокричал он как можно громче и с радостью чувствовал, как рука его спутника стала шарить в его куртке.

Он выключил мотор, и давно забытое ощущение, словно входишь в холодную воду, которое он испытывал ещё учеником при первых попытках планировать, сжало на минуту его сердце.

Снова с лёгоньким треском взялся за дело мотор.

Но длинная тень по-прежнему ползает по крылу. Хищники уже не хотят отставать. На высоту от них уходить бесполезно: эти живые аэропланы побили все мировые рекорды…

Зиновьев снова впился в маховичок. Страха не было. Только всё тело, от пяток до кончиков пальцев, сжимающих руль, сделалось лёгкое, словно пустое, и всё кругом стало ярко и звучно.