Хозяева плоской Земли - [254]

Я поинтересовался у Гунслага, часто ли ему последнее время доводится возить пассажиров или главное предназначение его судна всё-таки рыболовный промысел.

– Ну, такими масштабами, как у тебя, Тим, никто туда не ходит, – ответил он, не задумываясь. – На лодках ещё, может, ходят, а просто так… кто там чего забыл?

– Разве пещера не интересна? – смело и почти правильно составил вопрос Конрад.

Гунслаг посмотрел на него уважительно. Я успел представить моего друга, так что наш капитал знал, сколько у Конрада было времени на освоение языка.

– Ты уже и говорить умеешь, – одобрительно причмокнул он и снова перевёл прищуренный взгляд на воду за окном и на показавшийся вдали берег. – Наверное, интересна. Моя вон внучка всё просилась её туда свозить. В прошлый раз – помнишь, Тим – я её прихватил. Дома рассказывала, что ничего особенного. Тебе не в упрёк. Запомнила только, как долго вы добирались пешкодралом через лес.

– Она у тебя маленькая ещё, Гунслаг. Детям такое путешествие тяжеловато даётся, согласен. Кстати, я тебя отговаривал, не дай соврать.

– Да, никаких претензий, дружище. Просто твой приятель тут про интерес спрашивает. А я вот и не пойму, какой интерес может пещера возбуждать, если от неё проку никакого. Там, как я понял, даже рыба не ловится.

– Это часть истории, – глубокомысленно заметил Конрад и посмотрел на меня, ища поддержки.

– Когда историю делают из легенд – это уже не история, – ещё шире улыбнулся Гунслаг, что до сих пор казалось невозможным. – История – это то, что есть, а не то, что будет или могло бы быть. Разве нет?

– Если ты прав, – вмешался я, – то в таком случае истории вообще не существует. Потому что она для каждого всегда своя. По-моему, легенды, наоборот, хороши тем, что нас объединяют.

– Былины, сказы, легенды… – Гунслаг резко крутанул штурвал в одну, потом, почти сразу, в другую сторону. – Нет, они не для меня. Ты, я понимаю, это дело любишь, даже, я слышал, собираешь, но все эти «мировые черви»… Мне наша зубатка как-то ближе.

Не знаю, все люди таковы или это особенность населения Фрисландии, но по жизни мне приходилось часто сталкиваться с подобным обывательским мнением. Некоторые подводят под это даже философскую основу и называют «жизнью в сегодняшнем дне». Мол, какая разница, что было вчера и что будет завтра, потому что я живу сегодня и только это имеет для меня значение. Из них, по моим наблюдениям, получаются замечательные исполнители особенно какой-нибудь монотонной работы, однако мне их видение мира всегда казалось чудовищно узким и в полном смысле слова лишённым перспективы. Спорить с ними безполезно. Они отказываются повернуть голову вправо или влево. Для них существует только то, что непосредственно перед ними. Остальное неинтересно, а значит, его для них просто нет. А когда всегда доволен тем, что есть, нету горестей и разочарований, человек рад жизни и не снимает с лица улыбку.

Мы с Конрадом обменялись взглядами и, кажется, поняли друг друга без слов.

– Вы Уитни не возили туда? – спросил он.

Я такого от него не ожидал, пришёл в лёгкий ужас и поспешил дать своё объяснение вопросу.

– Именно она рассказала нам про того самого «мирового червя»…

– Уитни, Уитни… – Капитан силился вспомнить или делал вид.

– Её в вашей округе все знают, Гунслаг, – укорительно подсказал я. – Многие её колдуньей считают. Она ещё на рынке торгует, амулетами. Неужели не знаешь?

– Да знаю, конечно. Просто думаю. Потому что пару дней назад слышал краем уха, как один из новых рыбаков, ну, из тех, что в это время с запада к нам норовят перебраться и в некоторых деревнях их зачем-то пускают, так вот, я слышал, как он за ужином рассказывал, что переправлял на Ибини какую-то старуху, да не одну, а с поклажей. Имени он её не назвал, потому что не знал, а она ему не представилась, но запомнил, что с ней была симпатичная девушка, которая ей всю дорогу помогала, всё за ней таскала. Ты про Уитни спросил, вот я и подумал, что, возможно, он именно её и имел в виду.

– А что за рыбак? – спросил я машинально, переваривая только что услышанное.

Гунслаг только отмахнулся.

– Я же говорю, заезжий. У таких и дома не ловится, и в гостях обломится. Первый и последний раз его видел.

– А в какой он хоть деревне околачивается, не говорил?

– С ним, кажется, был этот, как его, Лукас. Тот самый, что на пещеру первый наткнулся. Видимо, они вместе. Тебе-то зачем?

– Интересно, – не задумываясь, ответил я, что было одновременно и объяснением, и моим отношением к услышанному. – А внучку я твою, кстати, помню. Смышлёная девчушка.

На самом деле довольно противная, всю дорогу канючила и спрашивала «ну, когда же, ну, когда же», после чего я зарёкся с детьми дел не иметь. Нынешняя Трине всё-таки была постарше. Но внучку его я помянул сугубо для того, чтобы соскочить с темы предыдущего разговора. Меня начинало внутренне трясти. Я не понимал, что со мной происходит, но испытывал, мягко говоря, странные ощущения, которые французы называют «дежавю». И больше всего остального меня смущала упомянутая Гунслагом девушка – помощница Уитни. Меня как будто что-то кольнуло под сердцем. Я прекрасно отдавал себе отчёт в том, что девушек в Рару и округе – множество. Среди них «симпатичных» – немало. Однако почему-то Ибини, пещера, Уитни да ещё Лукас извлекли из моей памяти и поставили передо мной образ столь внезапно покинувшей меня Василики. Нет, конечно, ничего специально «извлекать» не приходилось – Василика, как я теперь понимал, оставалась всё это время на самой поверхности воспоминаний. Решив быть раз и навсегда верным Ингрид, я пытался её забыть, но, как оказалось, лишь пытался.