Хождение за три моря - [139]

Вараручи мог ошибаться. Потайные механизмы кажутся чем-то непостижимым лишь людям несведущим. Раньше Хоробрит много раз имел с ними дело. Однажды князь Семён даже попросил его понаблюдать за мастерами, сооружавшими подземный ход из Тайного приказа к Москве-реке, и Хоробрит видел, как молчаливые умельцы ставили пружины в секретные запоры, укрывали рычаги в колодцах, а сами колодцы прятали так, что даже наблюдательный человек не обнаружил бы схоронку.

Людьми Вараручи во дворце визиря были два повара, конюх, смотритель фонтанов и опахальщик. Последний был столь услужлив и незаметен, что воспринимался не более как часть опахала. Но именно этот человек передавал оружейнику самые важные сведения. Сейчас он сопровождал своего господина. А вместе с ним оба повара и конюх. Остался во дворце лишь смотритель фонтанов но имени Баба.

С ним и поговорил Хоробрит.

Известно, что Бог создавая всякой твари по паре, имел в виду не просто мужчину и женщину, но и людей похожих, подобно близнецам. Всевышний настолько мудр, что ничего не делает зря, хотя цели его людям чаще недоступны и не стоит пытаться постичь замыслов Всесущего, ибо невозможно и помыслить о соперничестве ума слабых созданий с умом божественным. Поэтому неизвестно, по какой причине Баба оказался похож на Малика Хасана, словно их зачал один отец. Что, впрочем, могло и случиться. Но маленький визирь никогда не замечал маленького смотрителя фонтанов, а последний постоянно помнил, что если его нарядить в роскошные одежды Малика Хасана, придать лицу надменности, то отличить их можно было бы только по рукам. У визиря руки изящные, холёные, а у смотрителя грубые и мозолистые. Но на руки редко кто обращает внимание.

Об этом и сказал совиноглазый Баба Хоробриту, скрывая за насмешливостью блеск ума.

Работа Бабы, по его же словам, такова, что он знал все городские водоводы. А поскольку те не что иное, как глиняные трубы, уложенные в подземных ходах, то Баба знал то, что нужно было Хоробриту. Он был гневен на Малика Хасана и имел больше причин мстить тому, чем остальные, а душа его отнюдь не была покорна, ибо родитель его был брахманом. Голос маленького Бабы вздрагивал от волнения, когда он говорил:

— Я знаю Малика Хасана ещё с того времени, когда он был простым писцом, и у ворот дворца султана записывал желающих лицезреть повелителя. Тогда он меня узнавал и даже называл братом и угощал кхичри. Иногда я давал ему в долг несколько тенке и никогда не требовал вернуть их. Ладно, то дело прошлое. Три года назад я задолжал за лечение дочери много денег и попросил Малика дать мне взаймы. Он не стал меня слушать и выгнал прочь, да ещё кричал вслед: «Кафыр! Ты посмел приблизиться ко мне!» Такие обиды не забываются, русич. Тогда я пошёл к Махмуду Гавану и застал его в саду, когда он читал стихи. С того времени я их помню.

Павлин кричит в лесу от страсти пьяный,

Окрашены рудой тёмно-багряной,

Уносят молодые воды рьяно

Цветы кадамбы жёлтой, саржи пряной.

Воинственные тучи грозовые

Блистают, словно кручи снеговые,

Как стяги их — зарницы огневые,

Как рёв слонов — раскаты громовые...[182]

Выслушав, Махмуд Гаван велел мне идти к казначею Мехмеду-аге, чтобы тот выдал мне денег, сколько я скажу. Я попросил казначея дать мне в долг пятьдесят футу нов — столько я задолжал. Мехмед-ага дал шестьдесят футунов безвозмездно. Почему так получается, русич, что хороших людей сживают со свету? А когда я узнал, что Малик Хасан хочет погубить благородного человека и поэта Махмуда Гавана, я решил, что кому-то надо вмешаться. Но что я мог сделать, простой смотритель фонтанов?

Ночью небольшой караван из нескольких ослов и погонщиков прошёл по улицам Бидара, направляясь к водоёму, что расположен на вершине холма, откуда вода через задвижки течёт к городским прудам и фонтанам. Холм окружали сады, безлюдные в ночное время. Строение, к которому шёл караван, стояло у подножия холма и охранялось двумя стражниками-индусами. Там же, в хижине, одиноко жил смотритель задвижек, в обязанности которого входила подача воды в город.

— Он мне друг, — говорил Баба Хоробриту, уверенно шагая впереди каравана по тропинке. — Раньше он жил в Гуджарате и был кшатрием, но однажды в гневе убил брахмана и стал нечистым, то есть чандалом[183], неприкасаемым. Ему пришлось бежать из Гуджарата. Я встретил его на улице Бидара, когда он просил подаяние. Мне стало его жалко. Тогда смотрителем задвижек был я. Управитель дворца Малика Хасана мне сказал, чтобы я перешёл во дворец для обслуживания фонтанов. Я согласился, но попросил, чтобы на моё место назначили Говинду, так звали беглеца из Гуджарата. Никто ведь не знал, что там он был чандалом. Управитель переговорил с куттовалом, и Говинда стал смотрителем задвижек. Вот мы и пришли. Ослов лучше оставить здесь. К водоёму могут приехать стражи порядка, и тогда нам несдобровать.

Заросли прикрывали тропинку со стороны холма и дороги. Впереди слышался шум воды, льющейся в водоём из глиняных труб. Текла она с ближних гор, но откуда именно — знали только несколько человек в Бидаре, потому что трубы были упрятаны в землю. Одним из этих людей был Баба. Как он объяснил, лишить Бидар воды означает обречь город на гибель.