Хождение за светом - [2]

Исследователь творческого наследия Т. М. Бондарева А. П. Косованов писал: «Бондарев не знал и никогда не слыхал о существовании представителей утопического социализма. Ниоткуда не заимствуя, совершенно самостоятельно и стройно логически он пришел к своим выводам. В этом величие Бондарева. Убеждения патриархального крестьянства под вдохновенным пером Бондарева преобразились в особую философскую систему, став на момент для части интеллигенции в мрачные 80-е годы даже общественной программой».

Ну вот мы и подошли к концу напутствия. Будь и ты, читатель, несуетлив. Скитания русского мужика в поисках истины, сметливого и рассудительного в любых делах, не увлекут тебя лихостью сюжета, но, возможно, заставят задуматься о твоем сегодняшнем отношении к Земле, к Хлебу, к тем вечным понятиям, что всегда были основой нашей жизни.

— Вы знаете ли, кто я? Чей и откуда?

— Не знаем.

— Если не знаете, то знайте.

(Т. М. Бондарев. «Небесный посланник»)

1882 год

Всю ночь он пролежал с открытыми глазами — думы не отпускали. А сейчас сел у окна, чтобы видеть успокаивающий простор, и, ничего не слыша, замер.

«Вот колесо сделал — и оно покатилось, — Тимофей прижался лбом к холодному стеклу. — А как же сочинение свое я направлю, чтобы пошло оно беспрепятственно, не останавливаясь?..»

Раньше это не заботило, но в последнее время он все чаще задумывался, что же будет потом, когда выскажется, придет к истине? Ведь настанет пора ей двигаться, и будить людей, и влечь за собой…

Все вокруг потерялось, растаяло, Тимофей даже тела своего не чувствовал. В такие минуты к нему приходила главная мысль, тугая, как березовая почка, и он словно тянул от нее веточку, чтобы добраться до той выси, где в тишине и покое рождается истина.

Ему казалось, будто он видел, как слушают его сочинение и глаза у усталых людей наполняются светом жизни, как притеснители их наконец-то узнают о своем бессмысленном существовании. И вот уже устанавливается справедливый распорядок, все обиды и зависти исчезают.

Мечтать хорошо…

— И кто тебя послал на мою голову? Крыша вон прохудилась, а ты все сиднем сидишь или бумажки пишешь. Чтоб ты сгорел с ними вместе!

Встав, Тимофей долго смотрел на жену.

В последнее время ему было жаль всех людей. Это раньше он мог закричать на жену, заругаться, в дразнящих пацанов кусок глины бросить, а теперь всему грустно улыбался…

— Ну что ты, что ты? Уйду я скоро, как и пришел. — Тимофей отворил дверь, намереваясь посидеть на крыльце, но заметил, что солнце уже высоко, а он еще и не приступал к своей главной работе.

Закопченные шибки единственного окна не давали свету заполнить все углы. Только дощатый стол со стопкой бумаги светлым пятном выделялся посреди избушки. Тимофей, как мастер, примеривающийся к заветной работе, осторожно посмотрел на рукопись, потом устало опустился на чурку.

«Чего сомневаюсь да раздумываю? Ведь не о заморской жизни пишу, а о том, что видел и слышал. Раз всю боль хочу выложить, так нечего и мудрить, писать надобно, как бог на душу положит. Разум и схитрить может, а истина — от сердца».

Тимофей обмакнул перо, прищурившись, снял прилипшую к нему волосинку и повел по бумаге буквы одну за одной. Они выстраивались в слова, потом в предложения; разные по высоте, неуклюжие, каждая в своей одежке.

То упорство, с каким Тимофей уже столько лет доставал их из глубин своей души, изнурило его, но мужицкая сила делала эти слова живыми, и даже сам он, перечитывая ранние страницы, не верил порой, им ли написаны эти строки. Тогда, негодуя и радуясь, Бондарев ходил из угла в угол, и в голове его роились замыслы, которые он еще не решался доверить бумаге.

«Если бы был на свете человек, имевший такую власть над вами, какую вы имеете над нами, то, напрягши крепко силы и стиснув зубы, мог бы он перетерпеть и перемолчать то, что вы сами не хотите хлеб работать, но зато подаете соблазн другим и ослабляете руки в трудах их, то есть вместо того, чтобы помочь вперед двигать этот труд, а вы затормозили все четыре колеса, да и держите его на месте и тем ослабляете руки других. Я за то только признаю себя виноватым, что не умею или не хочу перед людьми вертеть языком, как собака хвостом».

Так, шаг за шагом, со ступеньки на ступеньку он поднимайся, и одиночество, которое раньше было его лучшим помощником, теперь становилось все невыносимей. Хоть бы кто-нибудь, хоть бы малейший отклик, но вокруг равнодушие и насмешки. Поначалу Тимофей делился своими заботами с людьми, но они, привыкшие к нужде и вечной работе, вроде и не мыслили иной жизни. Если кто и кивал согласно, то только от усталости. В их глазах Тимофей видел лишь заботы. И тогда он еще больше уходил в себя, еще ожесточеннее работал над сочинением.

Не может быть, чтобы они не поняли. Разве не поймет Семен Рогов, который пришел в деревню в кандалах, разве отмахнется Архип Петров, у которого в прошлом году сынишка прямо на покосе богу душу отдал?.. Да что там, если дети наши, еще не поев этого хлеба, уже во чреве матери за него начинают страдать…

Дверь нерешительно скрипнула и отворилась. На пороге стоял Винарий, Данилов сын.