Хождение к Студеному морю - [63]

Отовсюду несся писк леммингов. Завидев упряжку, они тут же исчезали. Песцовые норы встречались реже. Около них валялись обычно заячьи кости, отгрызенные крылья гусей, куропаток. Некоторые норы разрыты, как будто лопатой, а земля разбросана по сторонам – это поработал, в надежде добыть песца, бурый медведь.

Судя по обилию лепех и «колбасок» с зернышками голубики, их тут немало. Но сам Потапыч осторожен: заблаговременно избегает встреч. На некоторых буграх торчат белыми столбиками полярные совы с крупными, уже почти оперившимися птенцами: караулят леммингов.

Корней тормознул упряжку возле лужка с морошкой, чтобы набрать немного уже налившейся соком северной малины. Собаки, к его удивлению, тоже сразу набросились на нее.

Полярное лето короткое, и ягоды изо всех сил торопятся созреть. Местами поспевает и сизая голубика. Ее в этом году так много, что веточки пригнуло к самой земле, а за проехавшей упряжкой остается синеватая полоса. Кое-где подпалило боковинки брусники. Между карликовыми березками красуются шляпки подберезовиков и сыроежек, пахнущие сырыми мхами и землей. Если повезет, можно встретить и семейку крепеньких боровичков.

А вот цветов уже почти нет. Лишь в ложбинах доцветают золотистый рододендрон и неприхотливая ромашка.

После полудня Корней каждый раз отыскивал родничок и разводил костерок. Напившись пахнущего дымком чая, любил беззаботно развалиться на высохшем до хруста ягеле и, отключившись от всего, наблюдать за плывущими по небу облаками.

Возвращаясь в стойбище, не забывал привезти вязанку хвороста или пару сухостоин. Обеспечив в итоге семью старика дровами на всю зиму.

Скитник теперь хорошо знал всех собак не только в «лицо», но и различал по голосу.

В поездках он забирался каждый раз все дальше и дальше, ночуя там, где застанет ночь. В одну из таких поездок он, перевалив водораздел, очутился на южных склонах хребта. Лес тут был заметно гуще и выше.

У одной лиственницы крутил головой крупный бык. Он терся уже окостеневшими рогами о ствол, очищая их от ненужной теперь защитной шкурки.

«Готовится к турнирным боям за право стать хозяином гарема», – подумал Корней.

В устье распадка что-то белело. Проехав еще немного, разглядел, что это палатки. Юкагиры охотно выменивают их у геологов за песцовые шкурки. Разумно – палатки для летних перекочевок намного удобнее громоздких чумов с длинными жердями и тяжелыми покрышками. Конечно, полотняные жилища плохо держат тепло, но летом это роли не играет – главное, чтобы защищали от кровососов, ветра и дождя.

Юкагир, завидев приближающуюся упряжку, поднялся и, разгоняя веткой комаров, пошел навстречу. Корней узнал его: они познакомились на празднике Длинных Дней. Радушно обняв знакомца, Айил пригласил пить чай в большой марлевый полог. Рядом из-под камней доносился перезвон ручейка.

Наблюдательный Корней заметил, что юкагир чем-то опечален. После чаепития и обмена новостями он не удержался, спросил:

– Айил, тебя не узнать. На празднике был такой веселый, а сейчас грустный – что-то случилось?

– Ты насквозь видишь… Отец плохой. Есть не может – рвет даже от воды.

– А где он?

– В стойбище на соседнем ключе.

– Поехали, посмотрю. Может, сумею помочь.

Через пять минут упряжки мчали их по пологому травянистому склону. На чисто выметенном голубом небосводе бледнела обесцвеченная лучами солнца луна. Собаки на ходу норовили пометить торчащие камни. Гребень высокой гривы венчал жертвенный шест, обвешанный разноцветными полосками материи. Вокруг выбеленные солнцем кости и рога оленей.

– Сюда носим подарки Хойлу. Он защищает от шайтанов, – пояснил Айил. – Сейчас их нет: свет не любят.

– А мы от нечисти крестным знамением обороняемся.

В стойбище было так тихо, что оно казалось вымершим. Даже собаки лаяли вполголоса. Возле чума брата Айила стояло несколько нарт. Внутри тоже тихо, но народу довольно много. В центре горел костер. Родственники и соседи сидели вдоль наклонных стенок, прислонившись к отполированным спинами жердям. В пятне света, падающего сквозь дымовое отверстие, лежал на шкурах исхудавший отец Айила.

Люди, вполголоса переговариваясь, наблюдали за приготовлениями к камланию самого почитаемого во всей округе шамана. На нем ритуальная куртка, выкрашенная ольховой корой в коричневый цвет. Она увешана металлическими пластинками, трубочками, серебряными монетами, костями животных, копытами, узкими полосками кожи. На груди и спине медные диски, символизирующие солнце и луну. На голове – меховая шапка с рогами. Из-под нее торчат черные волосы.

Обойдя, заунывно напевая, очаг несколько раз, «врачеватель» добавил в огонь охапку сухих веток и, дождавшись, когда кожа на бубне натянется и станет глухо рокотать даже от легкого постукивания, стал хриплым голосом бормотать заклинания (сначала тихо, потом все громче и громче), щедро «угощая» огонь кусочками сала и лепешек, чтобы тот не позволил злым духам переступить порог жилища. Трещит костер, освещает смуглые напряженные лица сидящих в чуме юкагиров.

В руках шамана «окно» к духам – бубен. Его верхняя часть открывает дорогу к добрым небесным духам, а нижняя – к злым, подземным. Лицо колдуна внезапно исказила страшная гримаса, а сам он, словно вихрь, звеня металлическими подвесками и костями, закружил вокруг очага, ударяя по туго натянутой коже нижней части бубна колотушкой. Мощные низкие вибрации, сопровождаемые завыванием шамана, заполнили чум. Они прерывались криками птиц, ревом медведя.