Хождение к Студеному морю - [62]

Кочевая жизнь, почти натуральное хозяйство приучили юкагиров практически все делать своими руками. Из ивовой коры плести канаты, из корней ольхи прочные корзины, из стволиков лиственницы клеить охотничьи луки. Омолой оказался не только искусным резчиком, но и умелым кузнецом: выковал Корнею из железного прутка новый курок к одностволке.

Худая неразговорчивая жена старика и улыбчивая, ухватистая невестка с утра до вечера в домашних хлопотах: готовят еду, моют посуду, подметают гусиным крылом пол. В промежутках между этими делами катают из оленьих сухожилий нитки, выделывают шкуры, чинят одежду, шьют к зиме новые меховые кухлянки и торбаса (их, в лучшем случае, хватает на два сезона), заготавливают дрова.

В один из солнечных дней женщины вынесли меховой полог и принялись тщательно исследовать каждый шов. Обнаружив прохудившийся участок, латали его нитями из оленьих жил. Завершили ремонт только на второй день. (Зимой эту работу делать невозможно: шкуры на морозе твердеют, да и в чуме темно.)

* * *

Исколесив вдоль и поперек ровную, испятнанную блюдцами озер тундру, Корней убедился, что на ней полно и разного вида болот. Одни затянуты густым травянистым покровом, не пропускающим солнечное тепло: вечная мерзлота под ним почти не тает. Если и провалишься, то не выше колена. А вот на кочкастых болотах обычны коварные промоины и зыбуны. Ежели неудачно ступишь, окажешься по пояс в ржавой жиже. Самые опасные болотины с мертвым лесом. На них невнимательный путник рискует переломать ноги об корни или поваленные стволы деревьев.

Однако большую часть тундры занимали все же не болота, а небольшие мелкие озерца, соединенные протоками и речушками. Их так много, что между ними оставались лишь узкие перемычки суши, все остальное – вода и болотины. И чем ближе к морю, тем гуще их сеть, что делает побережье в летнее время практически непроходимым. Зато какое раздолье для водоплавающих!

Стаями, парами и в одиночку носятся они над водой, наполняя воздух многоголосым гомоном. По берегам шныряют юркие длинноногие кулички. На плоских травянистых островках безбоязненно откармливаются сотни линяющих гусей. Завидев упряжку, они либо убегали, беспорядочно хлопая крыльями с еще неотросшими маховыми перьями, либо затаивались в высокой траве.

На юг от стойбища начинался малорослый хребет – Кондаковские горы с прерывистой цепью скалистых останцев по гребню. Даже такие невысокие, они для Корнея были самым приятным зрелищем.

Поскольку теперь ему необходимо было не только ежедневно кормить собак, но и заготавливать съестные запасы для перехода к Чукотскому Носу, он почти каждый день выезжал в горы на охоту.

Поначалу даже не столько для добычи мяса, сколько отвести душу в дальних, порой длящихся по несколько дней, поездках. Была чудесная пора, когда горы и предгорья особенно красивы: сиреневым пламенем горели ирисы, желтым – полярные маки, бледно-розовым – островки княженики. Все это на фоне ярко-зеленых кустиков полярных березок и белесых ковров ягеля.

Чтобы добраться до хребта, следовало проехать по заболоченной тундре, петляя между озер, километров пятнадцать. На ней росли хилые, почти сплошь суховершинные лиственницы, покрытые черными струпьями лишайников. Стоят бедняги, накренившись в разные стороны, едва удерживаемые тонким слоем почвы. Корней долго не мог определить кратко и образно, какое ощущение вызывает у него этот унылый пейзаж, пока не подобрал точное обобщающее слово – дряхлость.

Поскольку болотистая марь была скудна на живность, он проезжал ее без остановки. А вот у текущей вдоль подножия горного массива речушки частенько задерживался – она обычно баловала хорошим уловом.

В самые первые выезды эта речушка с торфяными, в прослойках льда берегами не привлекла внимания Корнея. Но однажды, зачерпывая в котелок воду для чая, он заметил в ней стремительные тени: неужто рыба? Дабы рассеять сомнения, вынул из котомки леску, намотанную на дощечку. Едва крючок в шерстяной обманке коснулся воды, жилка натянулась и у поверхности шумно заметалась серебристая рыбина – килограммовый хариус с радужным веером на спине. Еще заброс – и опять хариус. Третий трофей оказался поувесистей – пятнистый ленок. В отличие от хариуса он не метался из стороны в сторону, а вертелся, подняв сноп брызг, волчком. Правда, недолго. Хлебнув воздуха, сник.

Корней рыбачил до тех пор, пока не прекратился этот сумасшедший клев. Одного хариуса тут же распластал и съел. Остальных отдал собакам. Но случалось, что поклевок не было, и тогда он, не задерживаясь, ехал дальше.

В горах была уже не чисто тундра, а тундра вперемешку с куртинками лиственниц, елей, изумрудных мазков кедрового стланика с жировавшими в них стайками куропаток. Но и здесь большую часть склонов все же покрывали заросли полярной березки. Местами она росла столь густо, что напоминала перекрученные рулоны колючей проволоки. Такие участки Корней объезжал – собакам через них не продраться, а вдоль ключей тянулись ленты ивняка.

На старых гарях паслись дикие северные олени, а по гребням бродили сторожкие крутороги – горные бараны.