Хождение к Студеному морю - [32]

Не требуя от человека почти ничего, олень отдает так много, что практически незаменим на Севере. Защита от волков и гнуса – вот вся помощь, которую получает он от человека. Словно сознавая это неравенство, олени не сближаются с людьми. Брезгливо отряхиваются от их ласк, держатся независимо и гордо. Единственное, чем можно заставить их подойти, – щепотка соли, запах которой они улавливают на расстоянии нескольких метров.

День выдался на редкость тихий, солнечный. Схваченный морозом снег, сминаясь, слегка похрустывал под копытами. Снежинки вспыхивают мириадами бриллиантов. Неслежавшийся, пушистый снег при редких дуновениях ветра срывался с ветвей, наполняя воздух серебристой пылью.

Ехать по руслу очень удобно – дорога ровная, без помех. Лишь местами мешали тарыны[45] – выходы грунтовых вод, покрывающие обширные участки льдистой кашицей. Намерзая изо дня в день, они к концу зимы иногда достигают высоты полутора метров, «заливая» льдом стволы растущих по берегам деревьев. Когда объехать тарын по берегу представлялось затруднительным, Алдункан гнал оленей прямо по наледи. При этом животные забавно задирали хвостики и широко расставляли ноги – чтобы не упасть в льдистую кашу.

Первый тарын проехали сразу после кочкастой мари. Его поверхность из-за постоянных ветров была совершенно голой и копыта оленей разъезжались в разные стороны. Путникам пришлось соскочить с нарт и подталкивать их, дабы не дать им остановиться – иначе на льду олени «забуксуют».

Через пару часов Алдункан неожиданно тормознул упряжку и склонился над снегом:

– Соболь пробежал! Нас услышал, заторопился. Эх, собаку не взял! За соболя хорошо платят.

Корней пригляделся. Русло пересекала ровная строчка парных следочков. Сначала прыжки спокойные, размеренные, а дальше – чуть ли не двухметровые. Действительно испугался.

Мороз не убывал. Воздух, казалось, застыл. Такое чувство, что при вдохе глотаешь комочки льда, и они охлаждают все внутри. Безмолвие нарушают лишь раскатистые «выстрелы» от лопающихся стволов деревьев. В этих краях все же похолодней, чем на Алданском нагорье.

Корнея никак не отнесешь к категории изнеженных путешественников, но даже его поразила «морозостойкость» Алдункана. На нем старенькая парка[46], перетянутая скрученным сыромятным поясом, ровдужные штаны да стоптанные торбаса. В таком одеянии любой замерзнет, но только не Алдункан. Что поразительно, у него даже руки всегда теплые. А вот лицо, так же как у Корнея, замотано шарфом по самые глаза. От дыхания тот постепенно оледеневает, а в узком просвете для глаз нарастает иней.

Короткий зимний день догорал. Низкое солнце, окрасив снег в желтый цвет, уже катилось по вершинам сопок. Пора вставать и обустраивать место ночевки, а Алдункан, высматривая подходящее место, все погоняет оленей. Наконец его внимание привлекла поваленная ель, усыпанная светло-коричневыми шишками. Где-то в феврале-марте они по извечному закону природы раскроются, и ель проведет свой последний посев. Густой барьер из зеленых лап хорошо защищал от ветра, и Алдункан решил заночевать тут.

При скудном свете вечерней зари, краснеющей на месте укатившегося светила, распрягли оленей, разгребли под палатку снег. Вырубили семь жердей. Шесть для двух пирамидок, а на седьмую, уложенную на них, привязали верх палатки. Натягивали скаты так, чтобы не было ни одной складки и слабины. Установили печурку, собрали трубу, запалили сушняк.

Вскоре в палатке потеплело, и они сняли шарфы и малицы. Дальше в такой мороз раздеваться не стоит. Развесив одежду для просушки, принялись за чай. Алдункан, как всегда, пил не из кружки, а из блюдца, которое всегда брал с собой. После чая раскурил трубку угольком, выхваченным из печурки, и снова завел свое монотонное песнопение.

Утром Корней, выбираясь из мехового куколя, нечаянно задел парусиновый скат, и на него посыпалась лавина холодных кристаллов инея. Торопливо набив в топку приготовленные с вечера полешки, скитник поджег завиток бересты и нырнул отогреваться в спальник, пока в палатке не потеплеет.

– Твоя молодец, дал отдыхать, – похвалил его Алдункан.

Разогнав кровь горячим чаем вприкуску с вяленой олениной, тронулись в путь. Туман, заливший все окрест, инеем оседал на ветвях деревьев, одежде, оленях.

На береговую террасу вышел табунок оленей, но, увидев людей, тут же умчался за увал.

– Согжои! Домашние подошли бы за подачкой, – определил эвенк.

До Лены оставалось не более пяти километров, когда выехали на очередную, судя по густым клубам пара, совсем свежую наледь. Берега обрывистые – не объехать. Слой льдистой кашицы все толще. Чтобы не намочить торбаса, Корней поднял ноги повыше. Олени же, стремясь быстрее выбраться на чистый лед, перешли на бег и в скитника полетели комья пропитанного водой снега.

Неожиданно впереди раздался оглушительный треск. Алдункан почему-то кубарем летит с нарт, а сами нарты и олени исчезают. Корнеевские важенки тут же встали, озираясь. Скитник бросился к эвенку на помощь, но тот уже поднялся и, показывая на темнеющий пролом, причитал:

– Все пропало! Все пропало!

Осторожно приблизившись к краю, Корней в полумраке разглядел и нарты, и оленей, стоящих по колено в воде. Он успел даже заметить уток, уплывающих вниз по течению.