Хосе Рисаль - [21]

В ИСПАНИИ

Мы, находящиеся на чужой земле, посвятим первые слова нашей стране, укутанной дождями и туманами, прекрасной и поэтичной, которую ее сыны обожают тем больше, чем дальше они от нее.

Хосе Рисаль. Любовь к родине

Страдающий от морской болезни, романтически настроенный молодой человек плывет в Испанию. Возвышенный настрой мыслей изливается на страницы дневника: «Ночью я смотрел на море. О! Какая страшная угроза таится в его ужасном одиночестве! Кажется, что оно недовольно и ждет жертвы. Какой страшный конец ждет всякого, оставшегося наедине с его волнами среди этого безбрежного пространства! Кажется, что оно — огромное чудовище, наделенное бесконечной жизнью, проявляющейся в вечном движении, огромная пасть, жуткая пропасть!» В этих словах отчетливо сказывается характерная для Рисаля-романтика устремленность к роковым глубинам бытия. Но она не мешает делать ему весьма трезвые наблюдения.

…Манила лежит в стороне от оживленных трасс. Чтобы попасть на главные морские пути, надо сделать пересадку в Сингапуре или Гонконге. Туда раз в неделю отходят из Манилы грязные пароходики, «Сальвадора», на котором плывет Рисаль, — один из них; со скверной кухней, грубой командой и такими же грубыми пассажирами. Эти последние в большинстве своем испанцы, сколотившие в колонии состояние и теперь возвращающиеся на родину, в Испанию. Они изощряются в оплевывании Филиппин: «Послушать их, — пишет Рисаль, — так Испания — рай, где всякий дурак гений, талант и сама мудрость, тогда как на Филиппинах не найдешь даже полезного атома, потому что там бог утратил свою провиденциальную мудрость». И это говорят люди, которые были там «ради золота, а ради него они готовы на все». Правда, не все испанцы таковы. Есть среди пассажиров три-четыре человека, которые высказывают весьма дельные мысли: «Они много говорили о властях на Филиппинах. От них я услыхал, что в моей стране все испанцы — и монахи, и светские лица — заняты только одним: стремлением высосать кровь из бедных «индио». Исключения возможны, но, как они говорят, их очень мало. Отсюда все зло, а нелады между испанцами происходят только из-за дележа добычи». Рисаль внимательно слушает этих трезво рассуждающих испанцев, проводит с ними все время на верхней палубе.

Мыслями он по-прежнему на Филиппинах: «Снова вспоминаю семью, родину. Увижу ли я их снова? Все тот же вопрос. Если я не увижу больше родителей, если мое образование будет стоить их любви, то как я расплачусь за это?» Время идет, боль разлуки постепенно стихает, новые впечатления овладевают им. Но нет-нет да и вернутся грустные мысли: то он вспомнит Леонор, то ему приснится, что что-то случилось с семьей, и он тут же детально записывает сон и принимает решение при первой же высадке на берег послать телеграмму домой, но тут же отговаривает себя: «Ведь я же несуеверен!»

Телеграмму он так и не посылает, но в Сингапуре сразу же отправляется в протестантскую церковь, где слушает проповедь, — поступок явно предосудительный для правоверного католика. Потом в Коломбо он зайдет в буддийский храм, в Суэце — в мечеть. Заходить в культовые здания других религий — это, как пишет сам Рисаль, «почти, почти греховно», а участвовать в чужих богослужениях и давать подаяние в буддийском храме явно греховно.

В Сингапуре Рисаль пересаживается на французский пароход и только тут «сталкивается с Европой» — комфорт и сервис не идут ни в какое сравнение с тем, что он видел на грязной «Сальвадоре». И Рисаль (не будем забывать — всего лишь удивленный провинциал) восторженно описывает чистоту и порядок, обслуживание и вежливость стюардов. Он сходится с другими пассажирами, пробует свои силы во французском языке (на первых порах с весьма посредственным успехом), в каждом порту совершает длительные экскурсии: посещает музеи, но прежде всего — культовые сооружения: сравнивает, оценивает и, видимо, приходит к выводу, что каждая религия имеет свой резон, а если так, то ни одна из них не может претендовать на окончательную истину.

Его огорчает, что почти никто из пассажиров даже не знает, где, собственно, находятся Филиппины и что это за страна. «На меня обращают внимание на улице, — пишет он семье, — и принимают то за китайца, то за японца, то за американского индейца и т. д. — за кого угодно, только не за филиппинца. О, наша бедная страна! Никто и не слыхал о тебе!» В строках дневниковых записей звучит некоторое раздражение, но он тут же сдерживает себя: что ж, надо, чтобы о Филиппинах узнали. Он сам намерен потрудиться для этого, он опишет свои путевые впечатления в статье для «Диарионг Тагалог». Уже в пути он начинает набрасывать основные положения будущей статьи.

В Порт-Саиде Рисаль впервые слышит запретную для филиппинцев «Марсельезу» и записывает в дневнике: «Это гимн бодрый и в то же время торжественный, грозный и печальный. По просьбе публики его исполнили дважды». После остановки в Неаполе корабль прибывает в Марсель — конечный пункт морского путешествия. II конечно, здесь Рисаль прежде всего совершает экскурсию в замок Иф, где томился знаменитый герой Дюма. Сдружившиеся пассажиры поселились в одном отеле, и настает минута расставания. Рисаль, всегда близко сходившийся с людьми, тяжело переживает разлуку с попутчиками: «Я колебался: увидеться с ними или нет — боялся, что выдам свои чувства. Но моя привязанность к ним взяла верх, и я подождал их в холле… Одной привязанностью меньше, одной болью больше». Так будет всегда: вопреки своим собственным словам о недоверии к людям чувствительный Рисаль легко сходится с людьми и тяжело расстается с ними. Он вызывает общее доверие и симпатию, легко заводит друзей. Его искусство общения с людьми признают все — и друзья и враги.