Хосе Рисаль - [20]

В многочисленных биографиях Рисаля утверждается, что его деятельность вызвала подозрения и он был вынужден тайно покинуть Филиппины, чтобы избежать преследования властей. Знакомство с документами не дает оснований для такого вывода. Подозрения, безусловно, были, поскольку всякий умный филиппинец считался потенциальным врагом колониального режима. Не надо забывать, что Рисаль — любимец и надежда иезуитов, а им не впервой вступать в конфликт со светскими властями и другими орденами, они не дали бы в обиду Рисаля, о чем заявляют неоднократно. Отцы-иезуиты проиграют больше, если бросят Рисаля на произвол судьбы. Источники свидетельствуют, что Рисаль совершенно открыто прощается со своими знакомыми, запасается рекомендательными письмами.

И все же Рисаль действительно уезжает тайно, но тайно только от родителей. Как мы уже не раз говорили, средоточием всей жизни филиппинцев является семья, сохранение и поддержание единства которой есть первейший долг каждого. Закон в семье — воля родителей, особенно отца. Однако, как и в любой другой ячейке человеческого общества, неукоснительное выполнение жестко сформулированных требований неизбежно приводило бы к срывам. Нормированное отклонение от нормы, вслух осуждаемое, но молчаливо признаваемое право на ослушание существует и в филиппинской семье. Обычно оно проявляется при заключении брака: если нет согласия родителей, молодой человек или девушка бегут из дома и тайно венчаются. Допустимо и ослушание «в одиночку». Рисаль совершает именно это действие. По всем правилам филиппинского общежития ослушника надо простить, чтобы не пострадало единство семьи — высшая филиппинская ценность. Как уже говорилось, дон Франсиско — не совсем обычный филиппинец. Правда, он тяжело переживает разлуку с младшим сыном, Пасиано в первом же письме сообщит Пепе: «Родители очень опечалены, особенно отец, — он совсем перестал разговаривать, плачет по ночам… Опасаясь, что его замкнутость перейдет в болезнь, я рассказал ему все (т. е. о своем участии в отъезде Хосе. — И. П.)». Тем не менее дон Франсиско остается непреклонным и лишь пять лет спустя велит передать сыну, что тот прощен. Однако окончательного прощения он так и не дает: примечательно, что во всем эпистолярном наследии Рисаля нет ни одного письма дона Франсиско к сыну. Но все это не мешает Рисалю горячо любить отца.

Итак, дядя, дон Антонио, обещает Хосе выправить паспорт и оплатить проезд, а Пасиано, к тому времени взявший на себя ведение хозяйства, обязуется ежемесячно высылать младшему брату вспомоществование. Среди лиц, с которыми Рисаль беседует перед отъездом, Теодоро Басйлио Моран, с которым его знакомит дядя. Моран выступает как представитель илюстрадос и будущий издатель двуязычной — на тагальском и испанском языках — газеты «Диарионг Тагалог» («Тагальская газета»). Деньги на издание дает принсипалия, редактором тагальской части газеты должен стать Марсело дель Пилар, пока еще неизвестный Рисалю илюстрадо из города Малолос. Моран прекрасно осведомлен о литературных успехах Рисаля и предлагает ему сотрудничество в газете. Рисаль обязуется каждые две недели присылать статьи и обзоры испанской жизни. Это, по мнению всех, будет его вкладом в борьбу за достойное место Филиппин в испанском мире; в качестве корреспондента «Диарионг Тагалог» Рисаль вправе считать себя представителем филиппинцев в Испании.

Решение принято — Хосе будет отстаивать интересы филиппинцев в Испании. Обладатель серебряного пера и золотого кольца с изображением Сервантеса считает себя прежде всего литератором. Он знает, что сказать, знает, от чьего имени он выступает: он уже не певец Испании — он говорит от имени Филиппин, хотя сами Филиппины все еще мыслятся как часть испанского мира. Но уже намечаются пути, которые с неизбежностью приведут к переоценке всей системы отношений между колонией и метрополией.

…В начале мая 1882 года филиппинский юноша глубоко опечален предстоящим отъездом, разлукой с родителями. На страницы дневника ложатся строки: «Первое мая, понедельник. Брат разбудил меня в пять часов, чтобы успеть все приготовить к отъезду. Я встал и механически уложил свои вещи. Брат дал мне 356 песо — их я беру с собой. Я велел слуге заложить экипаж, чтобы ехать в Биньян. Потом я оделся, и пока ждал завтрака, экипаж подали. Родители уже встали, сестры — нет. Я выпил чашку кофе. Брат с печалью во взоре смотрел на меня; родители ничего не подозревали. Наконец, я поцеловал им руки. Я готов был разрыдаться! Я заторопился вниз, глухо пробормотал «до свиданья» самым дорогим мне людям — родителям, брату, дому… Вставало солнце». Следующий день Хосе проводит в Маниле, в обществе дяди, дона Антонио, который передает ему паспорт и билет на пароход «Сальвадора». Третьего мая друзья провожают его на борт парохода. Он умоляет их не уходить, побыть с ним еще немного, но им надо идти. «Они ушли. Я смотрел им вслед и не мог оторвать от них взгляд, пока они не свернули на Малекон. Тысячу и один раз они махали мне платками; глазами я хотел остановить их. Друзья, моя вторая семья, вы, столько сделавшие для меня, — чем я могу отплатить вам? Вы говорили мне: «Будь мужчиной!» Что ж, я мужчина, и как раз поэтому я плачу. Я плачу, потому что покидаю родную страну, все, что люблю… Слезы застилают мне глаза, но проклятое чувство собственного достоинства сдерживает их… Я беру карандаш и стараюсь набросать на бумаге манильский берег. Рука рисует непроизвольно, повинуясь велению сердца. Понемногу здания уменьшаются, их очертания сливаются, но зато светотень становится контрастнее. Это моя родина, моя дорогая родина. Я оставляю там любовь и славу, родителей, которые обожают меня, заботливых сестер, брата, который опекает сестер и меня, друзей. О! Как много любящих сердец! И все же я покидаю их! Найду ли я их по возвращении? Я устремляюсь за суетной идеей, может быть, за пустой иллюзией».