Хосе Рисаль - [122]

— Какое прекрасное утро! — обращается Рисаль к Андраде. — Сколько счастливых минут я провел здесь! А вон и Атенео! Там я учился семь лет.

Крепостная стена кончается, открывается Багумбаянское поле. Там выстроено незамкнутое каре солдат: с трех сторон они окружают место казни, четвертая, обращенная на запад, в сторону моря, открыта.

Рисаль ускоряет шаг. Его встречает офицер, назначенный для приведения приговора в исполнение. Рисаль пожимает руку Андраде, прощается с иезуитами.

— Если хотите, можете стать на колени, — предлагает офицер.

— Нет.

— Надеть вам повязку на глаза?

— Нет.

— Тогда станьте вот здесь, спиной к солдатам.

Я хочу стать лицом к ним.

— У меня приказ.

— Но ведь я не предатель, я не предал ни мою страну, ни Испанию!

— У меня приказ, — повторяет офицер, — и я обязан выполнить его.

— Как хотите. Но тогда можно стрелять не в голову, а в спину?

Офицер пожимает плечами — об этом в приказе ничего не сказано, так что он не возражает. Он подходит к солдатам и отдает команду. Воспользовавшись паузой, один из двух врачей, которые должны засвидетельствовать смерть, подходит к Рисалю и щупает пульс.

— У вас совершенно нормальный пульс! — с удивлением говорит он.

Один из иезуитов тоже решает воспользоваться заминкой: он торопливо подбегает к Рисалю и протягивает ему крест для поцелуя. Рисаль молча отворачивается.

Офицер отдает команду, солдаты вскидывают ружья, гремит барабан. Иезуит бегом бросается за линию солдат.

— Конец! — говорит Рисаль.

— Пли! — командует офицер.

Раздается залп из устаревших «ремингтонов» образца 1870 года. Какую-то долю секунды Рисаль еще стоит, потом в предсмертном усилии поворачивается лицом к восходящему солнцу и падает на спину. Залп прогремел в 7 часов 03 минуты 30 декабря 1896 года. Трижды звучит «Да здравствует Испания!». Оркестр играет «Кадисский марш». Филиппины потеряли своего величайшего сына. Испания навсегда потеряла Филиппины.

* * *

Оба медика удостоверились, что Рисаль мертв. Тело окружили солдаты. Подъехала телега, на нее положили труп, и телега уехала в неизвестном направлении. Семья Рисаля все утро провела в молитвах, донья Теодора с дочерьми вернулась домой. Когда стало известно, что все кончено, Нарсиса на катафалке (она одна сохранила присутствие духа и еще накануне заказала гроб и катафалк) отправилась к месту казни. Толпа уже расходилась. Тела брата не было. Нарсиса бросалась от одного человека к другому, — задавала один и тот же вопрос. Никто ничего не знал. Тогда Нарсиса отпустила катафалк и принялась обходить все манильские кладбища. Ближе к вечеру, уже совсем отчаявшись, она на всякий случай зашла на кладбище Пако. Здесь хоронили нечасто — кладбище считалось запущенным. Оно представляет собой две расположенные кольцами стены, одна внутри другой. Тела здесь не погребали, гробы замуровывали в нишах стены.

У ворот стоял наряд гражданской гвардии. Это было необычным, и Нарсиса решила заглянуть вовнутрь. Гвардейцы пропустили женщину в трауре. Нарсиса внимательно осмотрела внутреннюю стену. Никаких следов свежих захоронений. На всякий случай она решила пройти между внутренней и внешней стеной. И там, слева от входа, она увидела еще один наряд гражданских гвардейцев, расположившихся на траве. Могильного холмика не было, но в одном месте земля была вскопана на длину человеческого тела. Нарсиса не подавая вида прошла мимо гвардейцев и направилась в сторону кладбищенской сторожки. Вручив изрядную сумму сторожу, она попросила его изготовить небольшую табличку с буквами RPJ (инициалы брата в обратном порядке) и отметить могилу. Через несколько дней, как только гражданские гвардейцы ушли, сторож сделал все, о чем его просили. Он установил крест, на перекладине которого высечена дата: 30 декабря 1896 года, у основания — табличку с инициалами RPJ. Этот крест стоит на кладбище Пако и сейчас.

В августе 1898 года Манила была оккупирована американцами. Нарсиса сразу же вернулась из провинции и обратилась к властям за разрешением эксгумировать тело брата. Разрешение было дано, и в присутствии многочисленных свидетелей была произведена эксгумация.

Выяснилось, что Рисаля захоронили без гроба, его тело даже не завернули в циновку, как это обычно делается при погребении бедняков. Несколько лет прах Рисаля хранился в урне в доме Нарсисы.

В 1912 году прах был предан земле в основании памятника, сооруженного на месте расстрела. Этот памятник считается центром филиппинской земли.

* * *

Рассказ о жизни Рисаля будет неполным, если умолчать еще о двух вещах. Первая касается так называемого «отречения» Рисаля, вторая связана с вопросом: что же было в спиртовке, которую получила Тринидад.

Напомним, что в последний день жизни Рисаля при нем почти неотлучно находились восемь иезуитов, самым активным из которых был Балагер, рассорившийся с Рисалем еще в Дапитане. Человек недалекий, но ревностный служитель ордена и церкви, он не мог смириться с мыслью, что Рисаль одержал верх над ними. И Балагер пошел на сознательный подлог, заявив, что Рисаль отрекся от заблуждений и умер как верный сын католической церкви.

По его утверждению, вечером 29 декабря на Рисаля снизошла благодать, и в 11.30 он подписал отречение (напомним, что в полночь Матэ послал телеграмму, в которой говорит об отречении Рисаля в будущем времени: «Меня заверили, что Рисаль отречется…»). Текст отречения, представленный Балагером церковным властям, гласит: «Я объявляю себя католиком, в этой религии я рожден и воспитан, в ней же хочу жить и умереть. От всего сердца отрекаюсь от всех моих слов, писаний, публикаций и поступков, противоречащих моему положению сына церкви. Я верю и исповедую все, чему она учит, подчиняюсь всем ее требованиям. Я ненавижу масонство как врага церкви, как общество, запрещенное ею. Первый прелат архиепископства в качестве высшей церковной власти может опубликовать это мое искреннее заявление, чтобы восполнить ущерб, который причинили мои действия, и да простит меня бог и люди». В тексте, который Балагер передал своему начальнику, провинциалу Пио Пи, подписи не было, потом якобы был доставлен другой экземпляр (или тот же самый) уже с подписью.