Хосе Рисаль - [105]

С особой обостренностью чувств, присущей слепым, Тауфер быстро улавливает, что между врачом и его приемной дочерью возникла симпатия. Происходит тяжелейшая сцена: как-то раз, после осмотра Тауфера в доме для приезжих больных, Рисаль задерживается с Хосефиной в соседней комнате. Пациент совершает утренний туалет: бреется после осмотра врача. И вдруг слышит голоса в комнате рядом. Он врывается к ним с бритвой в руках и требует, чтобы ему сказали правду. Да, они любят друг друга. Да, они собираются пожениться. Тауфер заносит бритву и клянется, что тут же перережет себе горло, если они не откажутся от своего замысла, обрекающего его на гибель. Рисаль бросается к слепому и после короткой борьбы вырывает бритву из его рук. Но Тауфер кричит, что все равно покончит с собой и они будут виноваты.

Хосефина не выдерживает сцены и обещает, что отправится с Тауфером в Гонконг. Но между собой Рисаль и Хосефина решают, что, когда старик остынет, она вернется к нему. Во всяком случае, ей не следует ехать дальше Манилы. Он дает ей письма к матери и сестрам. «Податель сего письма, — пишет он донье Теодоре, — сеньорита Хосефина Леопольдина Тауфер, на которой я чуть было не женился, при условии, конечно, что вы дали бы мне согласие. Наши отношения пока прерваны по ее предложению, ибо возникло слишком много трудностей. Она почти одинока в этом мире… Поскольку она мне небезразлична и, возможно, позже решит соединиться со мной и поскольку она может остаться одна, покинутая всеми, умоляю вас оказать ей гостеприимство и обращаться с ней как с дочерью. Обращайтесь с сеньоритой Хосе-финой как с человеком, которого я чрезвычайно ценю и который не должен остаться без защиты».

Семья считает своим долгом предупредить Рисаля. Сестры пишут ему откровенно: и что Хосефина ему не пара, и что он попался в ловушку, и что вообще он ведет себя не вполне достойно. На такие обвинения надо отвечать. Родителям, Пасиано и старшим сестрам он не может ответить прямо, как младший, он не имеет права поучать старших. Но зато Тринидад (она больше других общается с Хосефиной, ибо говорит по-английски) он может сказать все, что думает, и поручает ей передать ответ семье: «Скажи всем, чтобы они больше доверяли мне и не считали меня ребенком, которого во всем надо поучать. Уж если даже моя семья не доверяет мне и обращается со мной как с младенцем, то чего мне ждать от других? Я в руках бога, и пока нет оснований говорить, что он оставил меня… Не будем торопливы в суждениях, не будем думать плохо о людях».

Месяцем позже он пишет все той же Тринидад: «Сеньорита X. куда лучше, чем ее репутация, а поскольку она со мной, ее недостатки постепенно исправляются. Она послушна, не упряма, кроме того, у нее доброе сердце. Нам не хватает только уплатить кюре, я хочу сказать — это нам ни к чему. Мы ни разу не ссорились, мы всегда веселы, шутим. Можно, конечно, сказать, что это скандал, собственно, так оно и есть. Скандально жить счастливее, чем многие в законном браке. Мы работаем, и мы довольны».

Не сразу понятная фраза «нам не хватает только уплатить кюре» означает, что Рисаль, хоть он и говорит, что церковный брак им «ни к чему», все же пытается узаконить свои отношения с Хосефиной. Делает он это, несомненно, для того, чтобы примирить с нею семью, не подвергать испытанию религиозные чувства родственников. И Хосефины тоже: хотя она согласна жить с «Джо» на любых условиях, все же она правоверная католичка и предпочитает церковный брак. Тем более, признается она, у них скоро будет ребенок.

Радость Рисаля не знает пределов. Для филиппинцев дети — смысл жизни, человек только тогда считается человеком, когда он оставит потомков; бездетность для них есть явный признак проклятия высших сил. А теперь у него будет ребенок, может быть, сын, тогда он назовет его Франсиско, в честь деда… Конечно, он сделает все, что хочет Хосефина, он обратится к иезуитам с просьбой обвенчать их.

Иезуиты к тому времени уже сняли планомерную осаду с Рисаля — уехал Санчес, отступился сам Пастельс. Но церковный надзор остается, иезуиты многотерпеливы, вдруг подвернется подходящий случай… Приходский священник Обач и его коллега Балагер (тот самый, который заставил дапитанских дам снять чулки) внимательно следят за каждым шагом Рисаля. Тот их не выносит, считает недостойными служителями в целом чтимого им ордена. Но обратиться он может только к ним и скрепя сердце отправляется к Обачу. Пронырливый иезуит тут же хватается за представившуюся возможность: похвально, весьма похвально. Конечно, он готов обвенчать их. Но вот маленькая загвоздка: Пепе считают еретиком. Видимо, это не так, раз он просит совершить над ними таинство бракосочетания. Но все филиппинцы и многие испанцы полагают, что он безбожник. Рассеем это пагубное заблуждение — пусть Лепе напишет отречение от своих взглядов, и тогда он со слезой умиления обвенчает их.

Рисаль чувствует, что ему расставляют сеть. Нельзя ли обойтись без отречения? Никак нельзя. А каков текст отречения? Ну, сказать, что отказывается от прежних взглядов и возвращается в лоно церкви. Обач готов продиктовать текст. Рисаль записывает несколько вариантов, но все еще сомневается. Что ж, если Пепе сомневается, запросим епископа Себу — тот подтвердит, что без отречения невозможно. Несколько недель кряду Рисаль чуть ли не ежедневно наносит визиты Обачу. Да, тот послал запрос епископу — вот-вот придет ответ. Ответ действительно приходит: епископ целиком поддерживает иезуита и категорически запрещает венчание без отречения. «Ах так, — решает Рисаль, — значит, его хотят взять измором, играют на святых чувствах. Никакого отречения не будет!» — «Но ведь на Филиппинах нет гражданского брака?» — вкрадчиво замечает Обач. «Нет — и не надо. Все равно он будет жить с Хосефиной как с женой!» — «Но ребенок, ребенок! Как же он — ведь он будет незаконнорожденным, кто его будет крестить?!» Это уже явный шантаж. Вспылив, Рисаль заявляет, что такое поведение недостойно служителя церкви. Он и его ребенок обойдутся и без нее.