Хорошо в деревне летом - [9]

– Виски. Односолодовый. – объявил он, разливая напиток по стаканам. – Хрен знает, что такое, но вкусный, мягонький. Люська привезла из Америки.

– Путешествовать любит? – спросил Иван Ильич, принимая стакан. Из вежливости спросил – супругу земляка он в глаза не видел.

– А кто не любит, когда время и деньги есть? Она с работы давно уволилась: сперва за отцом ходила, потом за матерью. Теперь вот развлекается как может. Дети разлетелись, а нам куда деваться? Ну, земля пухом… хотя рано про это еще.

Судя по всему, Петр начал поминать еще с устра. Приветлив, любезен, разговорчив – дивное дело. Он, может, за всю жизнь столько не наболтал, сколько за последние десять минут. Неужели смерть брата так подействовала? Они как будто и не особенно ладили. Василий не любил вспоминать о семейных делах, да и вообще о личном говорил мало. Больше о живописи. О вечном, так сказать.

– Народу много будет?

– До хрена. Однокурсники его бывшие, преподаватели, поклонники.

– Кто? – изумился Иван Ильич. – Василий же лет тридцать в городе не был!

– Мало ли, что не был. Работать-то не прекращал. Даже выставка у него была тут в картинной галерее.

– Когда?

– Да в семидесятых еще.

Это не укладывалось в голове. Вот так Васька-скромник! Даже не заикался, что среди местной богемы знаменит. Во владивостокской «картинке» подлинник Айвазовского висит – и там же работы его друга, получается, выставляли. Двадцать лет назад.

Петр шмыгнул носом и снова потянулся к бутылке. Иван Ильич протестующе поднял руку:

– Хватит нам пока, не гони.

– Чего? Да я в норме, – хозяин потер покрасневшие глаза. – Это простыл немного, беготни сколько было…

– Все равно. Силы до вечера побереги. Похороны – дело такое… – снаружи раздался собачий визг, он бросил взгляд за окно и поднялся. – Я, наверно, погляжу, чего можно с ними сделать. Время к двенадцати, не годится это…

Оставив Петра на кухне, он направился к входной двери, но у гроба невольно замедлил шаги. Другого случая спокойно проститься с другом не будет. Понаедут.

Василий лежал в незнакомом костюме, с необычно причесанными на пробор волосами. Обычно ходил лохматым и в свитере. Вообще лицо как будто незнакомое. Это были не первые похороны в жизни Ивана Ильича, он уже знал, что мертвецы неуловимо меняются – порой настолько, что теряется сходство с прижизненным «оригиналом». Знал, но никак не мог привыкнуть.

Взгляд, будто отказываясь смотреть на застывшие черты друга, переместился ниже, к скрещенным на груди рукам. Пальцы сжимают не зажженную пока свечу… Но Иван Ильич и без огня разглядел, как они изранены.

Он изумленно наклонился к телу: руки Василий берег особо, грубой работой занимался исключительно в перчатках и со всей возможной аккуратностью. Однако же кончики пальцев сплошь покрыты ссадинами, на указательном ноготь едва не сорван, а на безымянном виднеется порез. И как Иван Ильич не заметил этого, доставая тело из проруби? Психанул, должно быть.

Собаки снаружи закатились с особенным рвением: мимо забора проехала незнакомая машина. Друг в последний раз посмотрел в лицо покойника – действительно, совсем чужое – и вышел.

Следующие полчаса пролетели в погоне за шавками по двору. В конце концов все были отловлены и заключены в выстроенный позади дома вольер. Землю там устилал разрытый слой опилок вперемешку с собачьими отходами. Алюминиевые миски с примерзшими остатками пищи валялись тут и там. Оказавшись взаперти, собаки принялись от безысходности выгрызать лакомые кусочки. И затихли, слава богу.

На похороны пришло много народу. Так много, что Иван Ильич растерялся. В просторном коттедже стало тесно; все беспорядочно толклись вокруг гроба с напряженно-скорбными лицами. Лучший друг покойного от греха подальше отирался по углам и слушал напыщенные прощальные речи от людей, едва знавших Василия. Петр слова не брал, он тоже.

Последним – с опозданием – прибыл священник. Не старше отца Геннадия, но с гонором как у целого патриарха. С порога потребовал водки, потом несколько раз назвал покойного Владимиром. В переполненной людьми комнате он размахивал кадилом так, будто вокруг никого не было. Скорбящие смиренно уворачивались.

Потом гроб погрузили в катафалк. Прибывших на такси ожидал комфортный автобус. После короткого прощания у края могилы гроб заколотили, опустили в яму и начали закапывать, а скорбящая богема поспешила на банкет.

В ресторане много ели и пили. Говорили тоже много.

Словом, хлопотный был день.

На последний автобус Иван Ильич, конечно, опоздал. Да и за руль собственной «старушки» все равно бы не сел в таком состоянии. Банкетный зал пустел, а он разглядывал недоеденный блин и раздумывал, допивать ли водку. На этом краю стола собрались одни старухи – пожилые дамы по-городскому. Пили немного, зато ели за семерых, еще по кулькам да сумочкам рассовывали «для собачек». Что ж удивительного, если разносолов ресторанных деревенскому гостю почти не досталось, а водку пришлось кушать в одно лицо?

– Кукуешь? – над ним, покачиваясь, стоял Петр.

Иван Ильич обвел зал мутным взглядом. Все дамы с собачками разошлись. Пожилые официантки убирали со стола, два самых слабых художника дремали лицами в тарелках. Тишина и благолепие.