Хорошо в деревне летом - [23]

В то же время на душе скребли кошки: из смерти лучшего друга устроили фарс. Может быть, для посторонних статья выглядела безобидной, но каково будет односельчанам читать это? Как бы отнесся сам Василий к такому пасквилю? Деревню он любил искренне и жил здесь добровольно. Люди, конечно, разные бывают, но сказать, что художника окружали одни алкаши, ни у кого язык бы не повернулся. Ни у кого, знавшего Василия лично.

А вот кто напел в уши журналисту? Что знал он?

Или она?

– Ешь давай, остынет! – вернул Иван Ильич к реальности голос тетки.

– А ты пей давай, – отозвался он, берясь за нож и вилку.

Зоя Ивановна отправила в рот кусочек жареной колбаски, сделала глоток из бутылки и вздохнула от удовольствия.

– Давно так хорошо не ужинали.

Иван Ильич что-то промычал с набитым ртом. Колбаски удались на славу. Природа щедро одарила его тетку кулинарным талантом, к сожалению, обойдя вниманием раздел выпечки. Теперь, когда городские поставщики оправились после праздников и в магазине появился свежий хлеб, опасаться новых порций плюшек не приходилось. Это воодушевляло.

Дальше он читал про себя, озвучивая для тетки лишь самые удачные цитаты.

– Смотри-ка, вон почему «Плоскодонка» за эту историю взялась: тут написано, что Василий пять лет отработал у нас на консервном заводе. Когда такое было?

– В восьмидесятых, – наморщив лоб, живо вспомнила Зоя Ивановна. – Отец уже плохой был, мать давно дома сидела, пенсии маленькие – вот он и пошел. С деньгами туго было. Скотину Вася один не держал, а с огорода разве проживешь. Потом уж Петр родителей к себе забрал, полегче стало, должно быть.

– А ведь такой момент биографии не каждый знает, как думаешь?

– Не каждый, конечно. Кто ж ему мог рассказать?

– Петр разве что… Хотя из деревни немало народу в город уехало, но на похоронах я никого из знакомых не видел. Одни художники. Может, он переписывался с кем-то?

Зоя Ивановна пожала плечами. Почтальон приезжал в деревню исправно, развозил пенсии и опустошал ящик для писем, установленный рядом с телефоном. Молчаливый, вечно хмурый мужичок выполнял свою работу без лишних слов. В деревне близких знакомств не имел.

Василий вполне мог поддерживать переписку с кем-нибудь из города. И если этот человек присутствовал на похоронах… Иван Ильич впервые пожалел, что ни с кем там нормально не познакомился, даже с соседками по застолью. Может, дамы были и не самые симпатичные, зато могли что-нибудь поведать о другой стороне жизни Василия, о которой никто в деревне не знал. Даже лучший друг.

Единственным способом все выяснить был звонок в редакцию. Номер телефона Иван Ильич нашел на последней странице, фамилию журналиста запомнил еще при первом прочтении. Сегодня уже поздно, а завтра утром – в самый раз.

На следующий день он проснулся не рано, позавтракал, оделся потеплей – на улице было морозно – и пошел к телефону. За углом церкви размеренно стучал топор – отец Геннадий сам заготавливал дрова для здешней печи. Иван Ильич воровато проскочил к телефону и набрал загодя переписанный номер.

Слушая длинные гудки в трубке, он слегка нервничал. Застанет, не застанет? По его расчетам, рабочий день в городе уже должен был начаться, хотя черт знает этих журналистов.

– Редакция, – молодой голос звучал не слишком приветливо, зато сразу дал понять, что номер набран правильно.

– Доброе утро, – поздоровался Иван Ильич. – Будьте добры, Сергея Горобца к телефону позовите.

В трубке брякнуло, потом щелкнуло, и сквозь редакционный гул он услышал, как выкрикивают фамилию журналиста. Ждать пришлось не меньше минуты, наконец бодрый мужской голос ответил:

– Горобец на проводе.

– Приветствую. Это из села Двупалое беспокоят…

– Двупалое… Погодите, я ведь про вашего художника недавно писал!

– Точно, про Василия. О нем и речь, – Иван Ильич пожевал губами – качать права и жаловаться он не привык. – Нехорошо со статьей-то вышло, Сергей.

– А что такое?

– Да вы, можно сказать, походя всю деревню обидели. В алкаши нас записали.

– Ну, из песни слов не выкинешь, – рассмеялся журналист. – Пьют в деревнях у нас? Еще как пьют. В командировки регулярно езжу, да и знакомые у меня самые разные. Легко жилось в ваших краях художнику? Вот готов поспорить, что нет.

– А кому легко сейчас? Василий сам был из простой семьи, жил и не жаловался. И никто его тут не притеснял сроду. Мы в одном классе учились, с детства знакомы – знаю, что говорю.

– Друг детства, стало быть? Ну а в последние годы как, много общались?

– Достаточно.

– Выпивали вместе, а? – голос звучал чуть ли не издевательски.

Разговор свернул куда-то совсем не в ту сторону. Иван Ильич, конечно, был наслышан об ушлых журналистах, но этот оказался просто мастером манипуляций. Теперь он сам себе представлялся деревенским алкашом, спаивавшим слабохарактерного художника. А ведь не так все было!

– Вас это не касается, – наконец выдавил он. – Я вообще о другом хотел поговорить. Понятно, что кроме чернухи в вашей газетенке ничего не напечатают…

– Гражданин… не знаю вашего имени-отчества… я ведь с вами вежливо разговариваю.

Судя по голосу, журналист продолжал веселиться, однако слова и вправду следовало подбирать аккуратнее. И не в первый раз ведь уже язык его подводит.