Хороший сын - [6]

А еще у меня классные, самые крутые на свете американские бейсбольные бутсы. У нас их называют «кедами», а у американцев — «кроссовками». Я все эти слова выучил из телевизора, чтобы, когда поеду туда, не выглядеть полным придурком. Очень уж мне хочется в Америку. Устроюсь там работать официантом. У меня есть разные мечты.

По проезжей части ползет БТР «Сарацин», сверху торчат головы снайперов. Он похож на танк, только пошире, и к нему присобачены всякие штуковины — как у Франкенштейна. Танкенштейн. Ха!

Я ныряю по-боксерски и пританцовываю на тротуаре.

— Микки! Если ты себе кеды испортишь, будешь до конца лета бегать босиком, — предупреждает Ма. — И вообще, кончай паясничать.

— Ма, это не кеды, это кроссовки, — поправляю я ее.

— Я тебе сейчас красу-то наведу! — заводится Ма. — Если не прекратишь доводить меня, понял? Будет задница гореть, как физиономия Джо Маккиб-бена.

Я вообще не в теме, кто такой Джо Маккиббен, но она явно намекает, что будет больно. Ладно, Ма знает, что я вообще-то хороший мальчик, просто иногда люблю над ней прикалываться. Ну что я могу поделать? Вот прям сейчас я очень себе нравлюсь.

В верхней точке парка Бромптон я гляжу вниз, на Бэлолм-Драйв.

— Мам, я тут Пердуна подожду.

— Ага, разбежался! Тут, знаешь ли, опасно, Шэнкил-роудвон совсем рядом, — негодует Ма.

Там живут Шэнкилские Мясники. Они не мясо продают, а кромсают на куски католиков. Вряд ли они нас едят — впрочем, я и этому не удивлюсь.

— Я дальше церкви не пойду, я ж не дурак, — уверяю я ее. — Гляди, вон он уже идет. — Указываю пальцем. — Ну пожалуйста!

— Мамуля, а можно я тоже с ним подожду? — хнычет Мэгги.

— Ну что, добился своего? — злится Ма. — Только попробуй опоздать на службу! Понял? — И тащит Мелкую прочь за руку.

Ненавижу протов, которые живут за границей нашего района, — это из-за них меня не пускают играть с Пердуном! Мы в последний день учебы договорились, что встретимся здесь. Я не стал говорить Пердуну, что пролетел со Святым Малахией.

В магазинной витрине висит плакат ИРА. Лицо какого-то мужика. Смотрит в упор, брови нахмурены.

Рот ему прикрывает рука без тела. «Не болтай лишнего — поплатишься жизнью». Нужно всегда соблюдать осторожность. Держать рот на замке. Иду дальше, а его глаза следят за мной — как на объемном изображении Иисуса у тети Катлин.

— Слушай, я тебе чего расскажу, — говорит Пердун, как будто мы уже в середине разговора. — Подходишь к чуваку в школе и говоришь ему: «А ты отлично выглядишь!», а когда он улыбнется, добавляешь: «Только кто на тебя насрал?» — От восторга Пердун ржет так, что того и гляди сам обделается. Лично я считаю, что обижать людей некрасиво. — Я это вчера на улице услышал, — добавляет он. — У нас весь народ нынче на улице тусит. Так круто! На вашей улице тоже?

— Угу, — говорю. — Я не буду учиться в Святом Малахии. — Вообще не понимаю, как это у меня вылетело. Блин, вот уж действительно «не болтай лишнего». — Я иду в Святого Габриэля.

— В Габа? — удивляется Пердун, тараща глаза. — Это как же так?

— А я им сказал, что не хочу, — отвечаю. — Сказал, хочу учиться вместе с другом. «Хочу в Святого Габриэля, как и Мартун-Пердун, а эту свою жлобскую школу можете засунуть себе в задницу». — Поднимаю два пальца. — Большое спасибо. — Слегка кланяюсь.

Пердун офигел — это сразу видно. Нет, ну какой же я молодец. Это называется «импровизация». Марлон Брандо тоже так умеет. Я видел в документальном фильме.

— Ну, таку меня тоже есть новость. Я не буду учиться в Святом Габриэле, — говорит он, и меня испепеляет пришельская лазерная пушка.

— Почему? Куда же ты пойдешь?

— А куда-то далеко отсюда. Пойду в специальную школу, туда только особенных берут.

Он от счастья хлопает себя по ширинке, потом скручивает меня боксерским захватом, зажимает мне нос. Я не вырываюсь, потому как он запросто может свернуть мне шею.

Он даже не в курсе, что «специальная» — это для совсем тупых. Блин! А я думал, что он и дальше будет меня защищать, как в Святом Кресте. Теперь я останусь в Габе совсем один.

Пердун меня выпускает, мы подходим кдороге, ждем, когда машины остановятся.

— Я тебя кое-чему научу, что можно сделать в Габе, — сообщает он. — Ребята постарше рассказывали на улице про все тамошние приколы, а я слушал.

Поймав зазор между машинами, мы перебегаем через Крумлин-роуд к входу в церковь Святого Креста.

— Только чтоб получилось, нужен товарищ, — говорит Пердун. — Он подходит к кому-нибудь и такой: «Иди к Доннели и спроси, как там у его бабушки с вязанием». Ну, этот к тебе подходит и такой: «Доннелли, как там у твоей бабушки с вязанием?» А ты ему так, на полном серьезе: «А у меня бабушка безрукая». — Тут он и обосрался, потому что решил, что ты его сейчас уроешь. Класс, да? — Он сам не свой от счастья.

— Обалдеть, — отвечаю, улыбаясь через силу.

По-моему, только очень плохой человек будет так поступать. Похоже, Святой Габриэль — тот же Святой Крест, только в миллион раз хуже. Надо бы это выяснить у Пэдди. Придется поговорить с ним поласковее. Чтоб я провалился.

Церковь у нас здоровущая. Огромные серые кирпичи, лестница, ведущая вверх, к двум высоким шпилям. Снаружи стоят дядьки, курят, держат младенцев на руках. Изобразил, что у тебя младенец плачет, — и все, можешь идти курить. Мы с Пердуном брызгаем на себя святой водой из купели — без этого не войдешь — и проталкиваемся сквозь опоздавших, которые топчутся у входа.