Хорошенькие не умирают - [31]

Что же до погоды, то это чудо какое-то и подарок — прохлада, дождик, все в курточках, хотя июль.

Встретила человека, которого помню лет пятнадцать. В лицо бы не узнала — я не различаю попрошаек, — но сам образ приметный: всегда за тридцать, бритая голова, бейсболка козырьком вперёд, сумка через грудь, шорты, когда не снег. Сначала видела его на Тверской, потом на Красной, теперь на Арбате. Тихо и настырно подсовывает прохожим подарок, ароматическую палочку или Бхагавад-гиту (я не чихала!), взамен просит пожертвование, пятьдесят или пятьсот соответственно, сейчас, наверное, больше. И вот шла по Арбату, едва с самолёта, ещё не совсем в сезоне, потому что вдруг дождь, а я в платье, смотрю — ходит. И я думаю: минимум лет пятнадцать. Не сказать, чтобы у меня была бурная судьба или простая до завидности — вряд ли и половина белых людей захочет поменяться со мной, если вникнет в обстоятельства. Но всё же за это время начались книжки, новая страна, ещё там что-то. А он всё ходит, сшибает свою копеечку одним и тем же способом. И жизнь наверняка кажется ему полной, и байки рассказывает о повседневном, и лица кругом каруселью. Неужели совсем-совсем неинтересно, при относительной свободе (не клерк же он в ипотеке), что-нибудь резко изменить? Город, работу, способ жить?

А потом иду дальше, а у стены Цоя орут, как всегда, с живой вовлечённостью, в байк-кафе толстенькие дядьки, художники возле Праги всё так же плохи. И думаю: чего я вообще хотела от людей? Нищие играют в свободу, скамейкеры — в байкеров на покое, и все — в «разведи лоха». Ничего, в сущности, не происходит, но занятия хватит на целую жизнь, и кажется им, будто всё меняется.

Как и мне, как и мне.

Начало экзаменов в Щуке можно угадать по обилию абитуры, выходящей на Арбат с этюдами. Фальшивое раскрепощение невыгодно отличается даже от пьяного куража, хотя казалось бы. И только однажды на моей памяти имитация раскованности принесла приличный результат.

Как известно, в начале Арбата пасутся два похотливых чебурашки, белый и коричневый. Не побоюсь сказать, что, пользуясь служебным положением, они хватают женщин за тела, и это крайне неприятно. Воспитанные на «Денискиных рассказах», многие неспособны ударить мягкую игрушку в плюшевый животик, тем более ногой. И потому я с глубоким удовлетворением наблюдала, как долговязая девица берёт разбег почти от «Праги», раскидывает руки и, натужно хохоча, несётся вперёд, набирая скорость. Арбат забит киосками и столиками, по прямой бежать не получалось, она лавировала с приветственным хрипом, и от этого было особенно страшно. И наконец почти настигла белого чебурашку. Когда он понял, что его наконец-то обнимут как следует, потерял самообладание и кинулся вбок. Так фальшь победила вульгарность и справедливость восторжествовала.

Ещё я встретила ростовую куклу-петуха, который безуспешно раздавал визитки. «Ну вы как дети малые и на окраине не росли, — подумала я. — Кто ж у нас у петуха-то что-нибудь возьмёт?»

Напоследок увидела: младенчик в мышиной шапочке упирается посреди дороги и не хочет идти. Мама произносит традиционную для нашего климата угрозу: «Если не пойдёшь, отдам тебя тёте». Тётя в моём лице автоматически соглашается: «Да, мышка мне пригодится, и мой котик будет рад». Младенец прикидывает перспективу.

Я иду дальше и думаю четыре мысли.

Типично хипстерскую: «Ааааа, мы только что привили ребёнку уверенность в том, что мама его отдаст, если он будет плохим!!!»

Параноидальную: «Ааааа, мы сказали ребёнку, что уйти с чужой тётей нормально!!!»

Совковую: «Ааааа, мы совсем рехнулись на кухонной психологии!!! Детская психика эластична и в норме должна легко переживать такие испытания, противоестественно рефлексировать над каждым чихом».

Честную: «Ааааа, пончики!!!» Я всегда думаю про пончики с заварным кремом, когда в Москве.

Вот ведь как, во всех мыслях есть немножечко правды, кроме четвёртой — она правда вся.

По поводу кризиса московские люди путаются в показаниях:

— Здесь ужас, тяжело и кончаются деньги.

— То есть всё плохо?

— Н-ну почему же?..

Видимо, общий тревожный фон можно как-то выносить, пока есть кусок работы и зима вроде бы не скоро. Я же хочу под свою пальму на Буграшов-бич и смотреть на море, мне нельзя фон, у меня нервы и пять лишних кило, которые надо как-то решать. И котик.

Но чёртова берлинская лазурь в разбеле… Как это сказать на иврите?

Прочитала, что есть специальный термин «ждули-похудюли» для обозначения женщин, ожидающих мужчин из тюрьмы и к этому сроку худеющих. Если бы каждый раз, когда я худею к сроку, где-то сажали очередного мужчину, страна бы заметно опустела.

Но это всё из разряда «двадцати слов, не существующих в русском языке». Иногда берёт лёгкая оторопь от подробности описываемого переживания. Вчера мне сказали, что в иврите есть отдельный тель-авивский глагол, означающий «бесцельно прошвырнуться по улице Дизенгоф», и что какой-то прекрасный человек придумал «сумку-кармелитку» — тележку для похода на рынок Кармель.

Наверняка где-то в ноосфере сложены специальные термины для всего, например, «чувство неловкости, которое испытываешь перед своим домашним животным после того, как погладишь чужое». Обязательно должно быть такое слово, потому что это сильное и понятное переживание, но не совесть. Представьте человека, который пришёл домой после адюльтера, и всё, что он чувствует, — это немного смешное смущение перед собственной кошкой, потому что на нём шерстинки от другой.