Хоро - [29]
Женщины потянулись одна за другой — плевали.
И оцепенели. Блеск штыков преломился: связанный адвокат — маленький, одеревенелый, коротко вскрикнул и, как чучело, взлетел над землей, поднятый на штыки.
...Ясное дело, теперь женщины попадают в обморок — одна за другой. И их опять поволокут в передний двор, как же иначе?
Ничего. Конечно, можно было бы оплевать не живых, а трупы. Ну, ничего.
Ячо, прокурор, однако же, был возмущен. Непростительный промах! Перебей их, собери трупы в кучи, а там плюй, сколько хочешь!
— Еще бы!
Они были одного мнения — прокурор и кмет, притаившиеся у заднего входа. Нако придумал даже нечто более сильное.
— Эти военные — какой с них спрос, Ячо! Желаешь перевоспитать народ — хорошо! Разложи трупы посреди базарной площади, полей их керосином, и пусть все горожане проходят мимо и плюют! А потом подожги! Пусть горят. Пусть горят дни и ночи — в назидание на веки вечные...
Он не докончил фразы — в саду раздалось пение:
И смолкло, оборванное двумя выстрелами. А потом снова зазвучало:
Женщины вскрикивали в такт двойным выстрелам.
Нако, присев на корточки возле прокурора, считал: после каждого двойного выстрела загибал палец.
А в саду все пели и пели...
Последний выстрел прозвучал одиноко.
И следующий палец на руке кмета так и остался незагнутым. Правильно: ведь в протоколе их было семнадцать?
Но Нако загнул и торчащий палец: он забыл посчитать поддетого на штыки Дырленского.
Кмет уставился на свои пальцы. Нет, счет никак не сходился! Один... два... пять... восемь...
«Восемь! Дважды восемь — шестнадцать!»
Загнутые пальцы Нако показывали шестнадцать расстрелянных. Вот тебе и на!
— Ячо, я насчитал только шестнадцать.
— Шестнадцать?
— Вот посмотри: на каждые два выстрела по пальцу: один... два... пять... восемь... Гм, не хватает только, чтоб кто-нибудь сбежал! Будет дело. Возьмет да и опишет все...
— Глупости, Нако. А Дырленского считаешь?
— Считаю.
— А два выстрела до него?
Кмет вздрогнул: да, он забыл первые два выстрела. И он поспешно загнул еще один палец. Но сейчас же вытаращил глаза.
— Что же это значит? Теперь получается восемнадцать! Ячо! Ячо!
— Оставь, Нако, погоди.
Прокурор смотрел, что происходит внизу. Но кмет затормошил его:
— Господи! Ошибка, Ячо: восемнадцать человек!
— Восемнадцать! Ну, пусть будет восемнадцать.
— Но как же, Ячо, в протоколе-то было семнадцать, уверяю тебя!
— Тогда должно быть семнадцать.
— Но я считал: выходит восемнадцать, говорю тебе!
— Ну, посуди, Нако, как может быть восемнадцать, если их семнадцать? Ты что-то путаешь...
Нако развел руками. Что он, орехи, что ли, считал, чтоб ошибиться! Тоже мне!
— Ведь это человеческая жизнь, Ячо!
Кмет и прокурор вздрогнули: внизу кто-то громко сказал:
— Послушайте, восемнадцать выходит!
Агенты волокли трупы из сада, кто-то пересчитывал их и опять повторил:
— В самом деле — восемнадцать!
Кмет и прокурор очутились во дворе. Полковник Гнойнишки испытующе посмотрел на них.
— Пересчитать трупы! Позор!
Агенты снова принялись перебрасывать трупы. Нет, меньше не получается!
— Восемнадцать, господин полковник.
Это еще что... Гнойнишки затеребил ус.
— Поручик Рибаров, как прикажете это понимать: вы представляете нам восемнадцать трупов?!
Человек в широкополой шляпе сплюнул прилипшую к губам сигарету:
— Раз их восемнадцать, значит, столько их и было, господин полковник...
Вот тебе и на!.. Кмет подошел ближе.
— Их на самом деле восемнадцать, и я столько же насчитал, Гнойнишки. Правда!
— Молчать!
Гнойнишки махнул рукой и позвал старшего:
— Послушай, вынь из кучи труп пристава Миндилева: с ним восемнадцать. Ну, пошевеливайся!
— Труп пристава мы отнесли еще ночью к нему домой, господин полковник!
Гнойнишки позеленел. На что же это похоже, в самом деле: трупов должно было быть семнадцать.
— Пересчитать еще раз. Сей-ча-с же!
...Все же трупов было восемнадцать, и никак не могли они превратиться в семнадцать — никоим образом!
Гнойнишки развел руками. К нему подошел Кандилев, майор запаса:
— Господин полковник, осмелюсь доложить, у нас имеется скрепленное протоколом решение только на семнадцать человек. Значит, я снимаю с себя всякую ответственность!
...И он был прав, разумеется. Гнойнишки оперся на свою саблю. Конечно, ответственность падает на того, кто составил список. М-да.
— Начальник полиции! М-да... Тем лучше. Великолепно! Теперь уж ему крышка, этому мерзавцу, да!
Нако потер руки. Теперь заварится каша... И засеменил по лестнице вслед за Гнойнишки. А полковник вошел к косоглазому, в спальню Миче. Да. будет дело.
Нако предложил адъютанту сигарету и приник ухом к замочной скважине.
В коридоре появился Ячо, прокурор. У него скрипели ботинки, и Нако замахал руками — пусть Ячо не шумит!
Немного спустя кмет отскочил от двери, словно ошпаренный:
— Господи, дед Рад убит. По ошибке убит, ай-ай-ай!
Кмет стиснул руками толстые щеки и зашатался. Добрел до стены напротив, присел, опершись спиной.
— Милый, милый дед Рад!
Ячо, прокурор, понял: убили вместе с другими и старого церковного певца деда Рада. Но как попал он в число связанных там, в саду? Странно. Впрочем, так всегда бывает, когда
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.