Хоро - [27]
Гнойнишки, поговорив наедине с майором запаса Кандилевым, сложил врученный ему протокол и обратился ко всем присутствующим:
— Я пока не могу, господа, ничего сказать вам из того невероятного и скандального, что... Впрочем, вы это узнаете впоследствии. А сейчас...
И сделал знак, чтобы все шли за ним.
Лица побелели.
Коридор медленно опустел.
Адъютант — на страже у спальни Миче — закурил сигарету и не заметил, как вырос перед ним Нако. Кмет подошел с незажженной сигаретой, руки его дрожали. Адъютант спросил:
— Всех, кто связан там, в саду, всех, господин кмет?
— Всех. Так решено.
Их взгляды встретились сквозь табачный дым. Адъютант заикался:
— Р-р-а-зве они не б-б-олгары, господин кмет?
Красив адъютант — продолговатое лицо, тонкие губы! Нако отвернулся. Ишь о чем спрашивает, молодчик! Гм, хорошее дело, если уж и эти потрясены...
Позади Нако выросла еще чья-то тень — тоже с незажженной сигаретой.
— Дай прикурить, Нако. Ты почему не идешь вниз, а?
— Прикуривай, Ячо. А ты почему не идешь?
— Разве мне можно? Я прокурор.
На переднем дворе заголосили женщины:
— За что бьете! А-а!
Ясно: заставят всех присутствовать. Кмет и прокурор побежали к переднему балкону. В белой ночи, там, внизу, едва вырисовывались спины в гимнастерках, мелькали нагайки, и женские вопли разносились далеко вокруг.
Нако впился ногтями в локоть Ячо и поплелся за ним к заднему крыльцу.
Внизу, перед фруктовым садом, блестели штыки солдатского кордона. Свободное пространство перед ним заполнили женщины.
Белая ночь насторожилась: солдаты защелкали затворами винтовок.
А-а!
Оттуда, где стояли связанные, долетали отрывочные возгласы, кто-то всхлипывал. И вдруг страшный крик:
— Э-эй! Нас будут убивать!
Но сейчас же все онемело: среди деревьев замелькала серая широкополая шляпа.
Старый сапожник Капанов вытянул шею — повернулся к сыну, привязанному позади него.
— Сыбчо, убивать нас будут, потому и женщин согнали. Попомни мое слово. Потом еще поговорим.
Сыбчо всхлипнул, а старик вспылил:
— Как не стыдно! Держись, сынок, ведь ты мужчина!
Но парень трясся за его спиной. Э, не так-то легко умирать молодым. Да и первенца ожидает Сыбчо. Хоть бы в живых оставили, дали б на него посмотреть, а уж потом... Старый сапожник это понимал. Собаки!
— Вздохни поглубже, сынок, вот так!
И сапожник шумно втянул в себя воздух. Но Сыбчо только захрипел. Этак он помрет раньше, чем его пырнут штыком. Старик достал сына ногой.
— Вздохни поглубже, говорю тебе, собака. Подумаешь, велика беда, коли нас не станет!
И Сыбчо пришел в себя.
— Н-не-ох-хо-та по-ми-рать, о-о-тец.
— Д-у-у-маешь, мне о-х-хо-та! Да сколько людей уже по-мерло, Сыбчо... А м-может, тебя и не у-у-бьют. Что эт-то б-будет, если начнут у-у-бивать молодых...
У соседнего дерева отвязали адвокатишку Дырленского. А-а, начинается!
— С-сы-ыбчо, начинают!
И выскочили глаза Сыбчо из орбит, губы вспухли и растрескались, он закричал отчаянно:
— Помогите, люди! Нас убивают, эй!
Рев — страшный, животный — прорезал белую ночь. Старик-сапожник забился, отдирая привязанные к стволу руки: люди, отвязавшие от соседнего дерева адвоката Дырленского, подошли к Сыбчо.
Зазвенел стальной голос:
— Кто кричал?
Сыбчо поперхнулся, и опять понесся звериный вопль:
— Я-а-а!..
Отец прикусил язык: тупой выстрел из револьвера тряхнул молодое тело привязанного за его спиной Сыбчо. Старый сапожник весь напрягся, захлебываясь кровью из прокушенного языка, повернул голову к убийце сына и, задом, отчаянно пнул его ногой.
Убийца отскочил. И выругался. Потом и перед старым сапожником разинуло пасть черное, как змея, дуло. Выстрел раздался совсем близко — тупой.
Белая ночь стала красной.
А женщины, прижатые к задней стене дома, визжали и качались, словно занавес с намалеванными на нем фигурами.
И блестели перед ними солдатские штыки, как погребальные свечи.
Кордон солдат разомкнулся — вперед вытолкнули адвоката Дырленского. Женщины замерли.
Перед ними стал высокий мужчина.
— Болгарки! Тихо! Болгарки, отвечайте на мои вопросы. Так. Вот, перед вами — ничтожество. Итак, я спрашиваю: человек это или червь?
Человек, конечно, какой же это червь! Женщины жались одна к другой. Оратор взбесился.
— Отвечайте, раз я спрашиваю, мерзавки!
Страшный... Женщины зашептались: «Это Дырленский. Он самый!»
— Ну, хорошо. Так. Этот червь — Дырленский, адвокатишка. Теперь пусть выйдет вперед та сволочь, которая его родила. Сейчас же!
А-а! Женщины стояли, словно громом пораженные. Кто-то крикнул громко:
— Да она на кладбище!
Оратор не понял.
— Что такое?
И загалдели женщины вдоль всей стены:
— На кладбище она, эй!
— Там ее ищите!
— Чтоб и вас туда перетаскали!
Высокий человек встрепенулся. И склонился к живому занавесу:
— Это кто сказал? Выйти сюда! Немедленно!
— А-а! — прохрипела одна.
— А-а! — крикнула другая.
И заголосили хором:
— Мертвые — не сволочи! Мертвые — святые, слышишь, проклятый, чтоб тебя бог убил!..
«Дурак Кандилев, тьфу!»
Полковник Гнойнишки отвел оратора в сторону. Нельзя так, это ведь женщины, сейчас раскудахчутся, как курицы.
— Более сдержанно, господин Кандилев, более сдержанно и тактично, понимаешь, этак.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.