Холсты - [14]

Воздушным комом проскользнув внутри гортани…

И лето минет, и опять придёт зима,

И осень вновь меня бессовестно обманет.

Махнёт в окошко стылой веточкой сирень,

Развесят клёны пятерни охряной жести,

И звездопадом дни мелькнут, но главный день

Придёт тогда, когда мы с ним не будем вместе.

И снова время между пальцев проскользнёт,

Потупит взор мой голубиный рыцарь крови…

Я буду ждать его прихода целый год,

Один из тех, что мне судьба предуготовит.

Моему учителю и другу Анатолию Рядинскому

Какая пустота… ты веришь? Я не верю,

Что нам легко уйти из этой синевы!

Не верю, что, закрыв тихонько эти двери,

Отгорожу себя от света и травы,

Отгорожу себя от вкуса талой влаги,

От ветра на лице и запахов земли…

Не верю! Никогда! Мне жизнь — хмельнее браги,

Пьянящей сердце так, что, сколько не внемли

Мелодиям её, а будет только мало,

А будет не в запас, — лишь жажду утолить.

Нет, чтобы навсегда из жизни я пропала,

То надобно не тело, — душу погубить…

Ты приготовь и мне одесную местечко,

Мы встретимся, и ты подставишь мне плечо…

Замкнутся жизнь и смерть в незримое колечко,

Где твой недолгий свет любовью позлащён.

Семистрельная

Семь жал, семь востренных лезвий

Вонзилось в святую грудь.

Не рана, — а вражий вензель,

Не тайна, а крестный путь.

Её не сломили годы,

Она и в крови — чиста,

Ей храмов не тесны своды,

Где есть вертикаль креста.

Она не нахмурит брови,

Её омофор широк,

А сердце полно любови,

Хоть облик высокий строг.

Молчальница, ангел нежный,

Взгляни, как кромсают Русь,

Где стрелы свистят, как прежде,

И всюду пирует гнусь.

Взойди над землёю нашей,

Покровом своим взмахни,

Пусть станет пределов краше,

Где наши считают дни.

Пусть будут моей молитвой

Слова, что тяжеле слёз,

И самой последней битвой

Закончится время гроз!

Пусть матери, словно птицы,

На воле растят птенцов,

И даже во сне не снится

Распятье им их сынов!

Снег сеется сквозь ледяные сита

Снег сеется сквозь ледяные сита

Мукой на карамельно-стылый лес,

Им вся округа спящая укрыта,

И лапы елей пробуют на вес

Прилипчивую тяжесть поднебесья,

Нежданно вновь прильнувшую к земле…

И, если нынче лёд на речке треснет,

То и весна объявится смелей.

Потянутся поутру, полосаты,

Синея, тени на рябом снегу,

И выкатит свой ярый диск бокатый,

Как блин горячий, солнце. На бегу

Разбрызгивая лучики калёны,

Раззолотит сиянием своим

Кору сосны, сухие листья клёна,

И кончится одна из долгих зим!

Две птицы

Птица боли с клювом чёрным

Распласталась на плечах,

Стала в сердце увлечённо,

Горячо она стучать.

Ночь дымилась за окошком

Снежной, вьюжной пеленой,

Кралась медленно, сторожко,

Как убийца нанятой.

Пуповину с жизнью бренной

Чёрной птице не склевать,

Ей ли, сыти оглашенной,

Песню мне допеть не дать?

Ей же, этакой вороне,

Ночи чучелу, во мне,

В сердца кровяном бубоне

Пеплом вызреть на огне!

Пусть она меня боится!

Не нагнать ей болью страх,

Ведь уже слетела птица

С белым утром на очах,

И своим пером воздушным,

Перламутровым крылом

Отгоняет морок душный,

Что истаял над челом.

Женщина

Кем тайнопись разгадана твоя,

В живородящем выношена чреве?

О, женщина, коварная змея

И мать, подобная прабабке Еве!

Роскошный идол и простая мышь,

Вирсавия и Макбет из-под Мценска,

Царицею ты на мужчин глядишь,

Но, как низка твоя самооценка!

Ты пасть готова из-за кошелька,

Но за любовь снимаешь крест нательный,

Грязнее грязи ты, но велика,

Когда и жизнь потратишь безраздельно,

И всю себя на врачеванье ран,

Чужую боль воспринимая тонко…

Но как ужасна ты, творя обман,

И убивая своего ребёнка!

Ты — зло и панацея от обид,

Источник наслажденья и потери…

Перед тобой весь мир не устоит,

Не то что в рай заржавленные двери…

Кем тайнопись разгадана твоя?

Где есть сосуд с подобным содержимым?

О, женщина, забвением поя,

Ты опьяняешь так неудержимо!

Нищий

Лебяжьим пухом, снежным покрывалом

Окутанная, вьюжной белизной,

К заутрене я давеча бежала.

К калиточке приладившись резной,

У церкви скромно притулился нищий,

Для обогрева рюмочку приняв.

Смотрел, как прихожане мелочь ищут,

Кто «крупные» с утра не разменял.

Его лицо, по-философски важно,

Обрамлено пощипанным тряпьём…

Не отказался б он и от бумажных,

Свой лоб намокший осенив крестом.

Но падала в картузик мелочишка,

И нищий приговаривал: «Дай Бог

И вам всего того же!» Он не слишком

На самом деле вдумываться мог

В свои слова здесь, на морозе, стоя.

И лишь Спаситель в царствии своём

Шептал ему привычно: «Всё пустое,

Мы здесь с тобою лучше заживём!»

Мчалась ветреная погибель

Мчалась ветреная погибель —

Снежный кипенный ураган

С удалым молодецким гиком —

Вьюжный, бравурный хулиган.

В переулке Кривоколенном

Серебристый тончайший пух

Растрепал он подпушкой пенной,

Вздыбил ворохом. Шумный дух

Вдруг ослабил. Притихнет,

Ляжет, как умильный, послушный пёс?

Нет, он норов опять покажет

И сугроб, словно белый воз

Вдруг рассыплется… Только полы

Разлетятся мои поврозь…

В этом вихре хмельном, весёлом

Мне запутаться довелось,

Заплутать, завертеться, сгинуть,

Прянуть с вольницей на простор,

Вместе с ветром отважно гикнуть,

Сигануть в ледяной костёр!

Саламандрой живой кружиться

В бесконечной летящей мгле,

И со всей суетой проститься,

Той, что принята на земле…

Крещение

В храме тихо звякают бутыли,

Да стекает струйками вода.

Небеса чертог свой отворили,

Только вышла первая звезда.