Холсты - [12]

И тех, кто примет их «грехи» на веру.

Их голосов услышать не удастся

За ширмой из парадных славословий…

Здесь были, есть и будут только касты

И никогда — ни классов, ни сословий.

Бежать от судеб мира бесполезно,

Бежать к себе самим бывает поздно,

Ведь не спасёт ни занавес железный,

И ни огонь от спячки коматозной.

А память поколений ненадёжна,

Она доселе нас не научила,

Как просыпаться в чистом поле тошно,

Когда вокруг лишь свежие могилы.

Проходит слава, и минуют царства,

И гаснут звёзды на небесном склоне…

А на Руси одни и те ж мытарства,

Лишь вор теперь не тать, а «вор в законе».

Горе России

Куда ни кинешь взор — пустыня,

Иссиня-белые холмы,

Меж ними гладь речная стынет,

Над ними — сизые дымы,

Да лай унылый собачонки,

Да налетевший снегопад…

Слепыми окнами избёнки,

До лета брошены, глядят.

И дед столетний крутит ворот

Колодца. Корень — не старик.

Отшельником, как старый ворон,

Он зимовать один привык.

Накроет снегом деревеньку,

Её корявые сады,

Где по зиме видны давненько

Лишь одинокие следы…

Москва

Стремительно рождается рассвет,

Распяливая огненное жерло,

Где старых улиц слышен юный бред,

Как оголённый звук стального нерва,

И, раздвигая битой старину,

Снуёт машин неласковое племя,

Недавно объявившее войну,

Чтоб сваи вбить в Москвы седое темя.

Она кряхтит и отдаёт приют

Тем, кто к её красотам равнодушен,

И краны заполошные снуют,

Бетон втыкая в пятаки отдушин,

Где обликом спокойным и родным

Гордились люди, любовались ветры…

Но память тает, словно лёгкий дым,

И слышится лишь «метры, метры, метры»

В метрической системе этих лет,

Что сузили Московские пространства…

Увидится ли разума просвет

Во славу «молодого» государства?

Гляжу вокруг, и множится печаль:

Никто не смотрит вдаль, живя в минутах,

И то сказать, а как увидеть даль

В высотных этих, ненадёжных путах?

Как разглядеть, что всё одно и то ж,

И человек не богатеет духом,

Крепчают равнодушие и ложь…

Так молодится древняя старуха

По воле негодяев и рвачей,

Веками продающих первородство,

Что город мой становится ничей

И рвётся ввысь с оттенком превосходства

Над теми, кто дарил ему тепло,

Чья боль его и радость оживляли…

И бьётся века хрупкое стекло,

И ранит сердце, и вернёт едва ли

Любовь к себе безвкусицей мостов,

Гирляндами торговых гнутых балок

Оставшийся от города остов, —

В американской прыти скуп и жалок.

Он — бывший Рим и новый Вавилон,

Где вой и скрежет надрывают небо

И заглушают колокольный звон,

Всю явь былую обращая в небыль…

Немного юмора

В очередь, сукины дети

В очередь, сукины дети, в очередь,

Только не делайте вид, что забыли,

Как апельсины грузятся бочками,

И как воруют без шума и пыли.

Новый год, говорите, по-старому?

Что ж вы хотели, чего-то другого?

Хлеба купите, зрелища — дарово,

Прыгайте вверх, пролетарии слова!

Вот вам обычное в ярких обёртках,

Как обещание обнищания.

Не касается лишь тупых и вёртких,

Остальным же — напрасное тщание.

Кто сказал, что фальшивки не к радости?

Кто заметил подлог, — сумасшедшие…

Узурпаторство — без сроков давности,

Всё измельчится или истешется…

В очередь, сукины дети, в очередь!

Вы за славою? Притормозите! Ну?!

Не разбирает пока что оторопь?

Милости просим, милые, на войну!

Был ли восход невредим от печали?

Было до нас, будет после и между:

Не устоять мотыльку против стали,

Стали никак не разрушить надежду…

Виски пьём

Виски пьём, — напиток крепкий

И похож на самогон.

Он весьма, замечу, меткий,

Но не сваливает в сон.

Десять лет ему от роду,

Он — весёлый старичок,

И душистей год от году.

Всё, поехали. Молчок.

Вот теперь закусим сыром

С виноградом, бастурмой…

Что ещё там к нашим дырам

Вновь прибавится зимой?

Мы не можем экономить,

Есть кой-как, и пить «шмурдяк»,

Из ботвы себе готовить

Не получится никак.

Не приму альтернативу,

Незачем на свете жить,

Коли есть одну крапиву,

Но на «книжках» сор копить.

Пусть детишкам постараться

И придётся для себя,

Главное, людьми остаться,

Нас с наследством не гнобя.

Наливай вторую, что же

Ты так медлишь, ангел мой?

Как тепло ползёт по коже!

Кушай, кушай, мой родной.

Ты доехал, слава Богу,

Как же я тебя люблю!

Жаль, что времени немного,

Ладно, третью я налью!

Весенние больничные старухи

С динамикой последнего прыжка

Иду, пружиню шаг по коридору.

Мне завтра «на свободу», а пока

Наслушаюсь нелестных разговоров.

Сидят старухи, как солдаты, в ряд, —

Не языки — шпицрутены в занозах, —

И обо мне вполсилы говорят,

Чтоб слышно было этакой «стервозе»:

«Идёт, как пишет!» «Знать, из королев!»

«Глянь, нацепила на себя корсеты!»

«Вишь, говорят, она из старых дев!»

«Нет, под подушкой прячет пистолеты!»

«Связала шаль из разных лоскутков!»

«На целую-то ниток не хватило!»

Старухин приговор всегда суров,

Пусть даже завтра ждёт её могила!

Ей о душе б поплакать, но она

Свой кислый бок двумя перстами чешет

И, гнева «справедливого» полна,

Язык на ком-то непохожем тешет:

«Не встанет рано — очередь занять

На процедуры!» «Экая гордячка!»

«Всё б ей по лесу бегать и снимать!»

«Небось в кармане папиросок пачка!»

«Гляди, гляди, как бровью повела!»

«Ах, как она нам, сёстры, надоела!»

«Туда-сюда всё ходит!» «Есть „дела“!»

«А мы-то с вами маемся „без дела“!»

«Не сядет с нами посмотреть кино!»

«И мужики к ней липнут, вот придурки!»

«Да ей самой как будто всё равно!?»

«Она бы с ними выпила „микстурки“!»